Женщины увидели это и сразу притихли, им стало стыдно собственной несдержанности.Кто-то вздохнул:— Жалко тетку Сылю.Ганна Акулич по простоте душевной прибавила:— Она тебя, Маша, за невестку уже считала. Маша разозлилась: зачем они по-бабьи суются в чужие дела? Но сдержала свой гнев, наклонилась и начала полоть. Женщины тоже молча принялись за работу.Забавно и шумно реагировала Алеся. Вернувшись из школы и узнав, что сестра вышла замуж, она побежала и разыскала её на лугу. Издалека уже закричала:— Ну что ты наделала? Маша даже испугалась.— А что?— Не могла пять дней подождать!— Зачем? — удивилась Маша.— Пока я сдам последний экзамен. А теперь я провалю.— Почему?— О тебе думать буду. Маша подошла и обняла её.— Как раз теперь тебе обо мне думать и не надо.Много было в тот день в Лядцах разговоров об этом неожиданном замужестве. Говорили при Маше и без нее. Один только человек молчал — Петя. Он не пришел обедать, а явившись вечером, не сказал ни слова. Ходил молчаливый, сердитый, все переворачивая на своем пути, разбил тарелку. Напрасно Алеся пыталась вызвать его на разговор, на спор, на перебранку. Парень как воды в рот набрал.Маша понимала чувства брата и жалела его.Двести граммов водки, которые Максим выпил в районной чайной, не подняли его настроения. На душе было очень неспокойно. Это была не обида, не злость, а какое-то мучительное и тяжелое чувство. Пускай бы его ругали, пускай бы, наконец, дали взыскание — было бы, кажется, легче, потому что он был к этому готов, как только узнал, что его будут слушать на бюро райкома. Он ждал самой суровой «разносной» критики. Критика была, но какая-то странная. Два часа члены бюро говорили о его ошибках, говорили спокойно, обдуманно, как бы убеждая, и каждый из них, затрагивая тот или иной вопрос, непременно сравнивал «Партизана» с «Волей», руководство Лесковца с работой Лазовенки. Для Максима это было всего тяжелее, так как все, что они говорили, было суровой правдой, коловшей глаза. И ещё более неловко и тяжело было оттого, что на заседании присутствовал секретарь обкома Павел Степанович, который до войны был секретарем их райкома и много лет работал вместе с отцом, дружил, с ним. Он тоже выступил и начал свое выступление с воспоминаний об Антоне Лесковце, о его работе на посту председателя, его героической смерти.— …Признаюсь, товарищи, что я прямо обрадовался, когда мне сказали, что председателем «Партизана» выбран сын Антона Лесковца. Таков закон нашей жизни. Дети становятся на место отцов и достойно продолжают их дело. А потому мне сегодня больно и обидно слышать все то, что здесь говорили о товарище Лесковце. Больно, Максим Антонович!Максим не поднимал глаз, но чувствовал на себе укоризненный и испытующий взгляд секретаря обкома.«Сейчас получу сполна», — подумал он. Но секретарь обкома неожиданно закончил свое выступление тем, что пообещал помочь колхозу достать автомашину. Это ещё больше запутало и усложнило то новое чувство, которое появилось у Максима после выступлений членов бюро.Усталый, мрачный, разбитый душевно, возвращался он поздно вечером домой. Вдобавок у него разболелась голова, должно быть оттого, что почти ничем не закусил, когда выпил.Сдав конюху лошадь, он прямо огородами, чтоб ни с кем не встречаться, направился домой. Во дворе остановился удивлённый. В доме было очень светло и топилась печь: отблески пламени играли на оконных стеклах; Но он не стал задумываться о причинах. Торопливо открыл дверь и удивился ещё больше. У печи, со сковородником в руках, стояла высокая красивая женщина.