— Позовите командира...— Какого?— Батареи.— А больше вам никто не нужен?— Разговорчики! Распустили вас там!— Какой вы строгий сегодня, товарищ младший лейтенант.— Исполняйте приказ, Балашова!Слышал в трубку, как связистка что-то опрокинула, уж не табурет ли, на котором сидела?Неподалеку от аппарата весело звала, как будто пела:— Товарищ старший лейтенант! Вас к телефону. Комсорг дивизиона.Скоро трубку взял Данилов.— Саша! Константин Афанасьевич просит тебя. Пришли ты бойца... помочь нам пол вымыть. Нам комдив отвалил целый дом. Хоромы, брат, после Кандалакшских землянок.— Кого тебе прислать?— Кого? — Я запнулся, невольно глянул на Женю, стоявшую рядом с очень уж гражданской на вид — в горошинку — косынкой в руках. — Ну, какая там у тебя посвободней. И проворная...— Хорошо. Пришлю вам самую проворную.Таня говорила едва слышно. А цыганский бас Данилова загудел на весь штаб.Женя, никогда, кажется, ничему не удивлявшаяся, смотрела на меня с обостренным интересом.— Что же вы не сказали, кого хотите в помощь? При мне можно.Я смутился. И она, штабная машинистка, догадалась, кого я хочу видеть. Ну и ну, товарищ комсорг! Возьми себя в руки, иначе скоро будешь стоять перед Тужниковым. Замполит не преминет поиздеваться над твоими чувствами. Над моими что... А если начнет оскорбительно пробирать Лиду? Однако вспомнил слова Колбенко: «Плюнь на все, Павлик» — и стряхнул внезапную тревогу.Весело глянул на Женю и — вот диво! — первый раз не увидел в глазах ее печали, они, глаза, уменьшились в смешливом прищуре, и от них в сторону висков брызнули лучики морщинок, совсем не девичьих, каких-то... материнских. И мне стало дьявольски радостно, что исчезла в глазах ее тоска, и я смело, не боясь оскорбить, смотрю в них.Неожиданно для себя и для нее я сказал:— Какая вы красивая, Женя! Губы ее недобро скривились.— Глаза у вас красивые, — поправился я. Она мягко улыбнулась и согласилась:— Глаза у меня красивые.И снова простой искренностью своей подарила мне новую порцию радости. За нее. За себя. За Лиду. И смелости. Что мне бояться Тужникова, когда у меня такой защитник — Константин Афанасьевич?Получил в секретной части ящики с документами партийного и комсомольского бюро. Обитые жестью, наполненные бумагами, весили они пуда по два, но нес я их с неожиданной легкостью, играючи. Чуть ли не подпрыгивал. Шедший навстречу Муравьев остановился и смотрел мне вслед: проницательный учитель на лету поймал необычное настроение ученика.Надежды мои оправдались. Пришла Лида. Пришла так быстро, что я даже растерялся. Бежала от батареи, что ли? Явно бежала — появилась раскрасневшаяся, хотя не запыхалась. Глаза ее весело искрились, когда, постучав в дверь, получив от Колбенко разрешение, она остановилась на пороге, с солдатской бравостью вскинула руку к пилотке:— Товарищ старший лейтенант. Младший сержант Асташко прибыла в ваше распоряжение.Мы с Константином Афанасьевичем разбирали бумаги, каждый свои, чтобы очистить ящики от черновиков, старых газетных вырезок — чувствовали, начинается новый этап нашей военной жизни, а в новую жизнь нечего тянуть старое хламье. Парторг поднялся из-за стола, поправил ремень, подтянулся. Осмотрел Лиду внимательно и строго — так, что она смутилась и тоже глянула на сапоги свои, на юбку. Сапоги были запылены, и она оправдалась:— Пыльная дорога, товарищ старший лейтенант. Да и почиститься не было когда.