— Хочешь побиться об заклад? Я выйду — и она будет здесь. Смотри не стой, как аршин проглотив. Будь гусаром!И он вышел из комнаты.Я поверил, что Лика могла прийти ко мне, хотя в такое время боевые номера с батарей не отпускаются. Ко мне Данилов отпустил. Но я, признаться, испугался. Зачем она пришла? Полная несовместимость с Глашей? Но уж тут больше забота Данилова. А если... из-за вчерашних финнов? Вот чего испугался. Зубров и без того проявляет к последнему пополнению повышенное внимание. Правда, Колбенко видит причину в том, что петрозаводцев привел Шаховский: Зубров с открытой подозрительностью относится к потомку дворянского рода.«Пролаза! За два года в капитаны вылез. Иной сын рабочего, колхозника десять лет служит как медный котелок».(Многим тогда было невдомек, что «медным котелкам» не хватало образования, а война требовала людей грамотных.)«Пусть из-за отца, которого я ищу. Пусть из-за Глаши. Лишь бы не из-за финнов», — думал я.Стоял в напряжении. Ждал.И она пришла. Постучала тихо, несмело. Поздоровалась совсем не по уставу, но без смущения и девичьей стыдливости. За умело, артистично сыгранным спокойствием я разглядел глубокую взволнованность.— Простите. Я к вам. Говорят, вы взяли в плен финнов.— Одного взяли, другого убили.— Убили? Зачем? — Она ступила ко мне, на щеках ее выступили некрасивые лиловые пятна.— Вы забыли? Мы воюем.— Они воевали? С вами?Досадно стало и еще неприятнее, чем вчера, когда мы докладывали командованию, рассказывали Зуброву... неполную правду рассказывали.Взяла злость. Не хватало, чтобы и эта, финская воспитанница, допрашивала!— А вы думаете, они лезли в избу, где мы ночевали, чтобы поцеловаться с нами?— Они были с оружием?куда знает?! Выходит, информирована, что трофейного оружия мы не принесли. Вчера Кузаев тоже «нажимал»: зачем нам было стрелять, если они не стреляли? Песчаное основание нашей легенды рассыпалось под вопросом командира. Хорошо, представитель «Смерш» принял нашу версию: раз лезли в дом — правильно, что отстреливались.— Не проснись мы, они бы нам финками животы вспороли.— Вы как Василенкова: в каждом финне видит убийцу, который только и думает, как русскому живот вспороть. Есть фашисты, а есть люди... А почему вы злитесь? Вам нехорошо, что убили человека? Вы убили?— Нет.Она наступала. Я оборонялся. Она шагнула ко мне и дивными голубыми очами смотрела в пор. И я не знал, куда спрятать глаза.— Как его фамилия? — Кого?— Того, убитого вами.— Я забрал его солдатскую книжку, но не запомнил.— А того, что привели?— И того не помню.— Вы же образованный человек, — укоризненно, без обращения, без звания.Я начинал кипеть: какая-то рядовая новобранка меня, офицера, политработника, старого солдата, вот так прижимает к стенке! Позор!А Лика отошла к окну, минуту постояла там молча, потом повернулась ко мне, попросила почтительно, с женской деликатностью:— Пожалуйста, пообещайте узнать их фамилии.— Зачем вам?Она снова подошла и сказала доверительным шепотом:— Один мой одноклассник, финн, был в их армии. Мог вернуться он. А у него мать... здесь...И тогда я не выдержал — гневно зашипел:— Если твой одноклассник... советский ученик... пошел в армию врага, то туда ему и дорога, пусть и остается там лежать. Он — власовец, предатель!Лика побледнела. Но снова сыграла спокойствие.— А мне сказали: вы добрый. Тогда я грянул.