Астапович раза два уже говорил, что нужно снести то «доисторическое строение»,—портит вид всего села. Яо кто мог отважиться дать квартиру семье полицая? Па вряд ли и пошла бы эта семья в новый дом. Марина жила как крот — все время копалась в земле, на солнце боялась глянуть, ни разу не попросилась на работу полегче нолевой — всегда на свекле да на картошке. В пятьдесят семь лет — старуха, сморщенная, как печеное яблоко. Шишка после Сибири по сравнению с ней — жених.Иван встречал Марину часто — в одном хозяйстве работали, случалось, подвозил с поля или на поле, и встречи с ней никогда не будоражили душу, изредка мелькало: «Неужели он живой еще, бандит?» Как-то хотелось спросить, пишет ли ей полицай, по селу ходили разные слухи, но подумал, что женщине будет больно, да и ему не легче, скажи она, что тот жив, здоров.«Однако ж приняли. Обрадовались, наверное?» — впервые с недобрым чувством к Марине и ее дочери Анне подумал Иван, резко затормозив около слепой, на одно оконце, вросшей в землю, замшелой хатенки.Шишка ожидал машину, вышел со двора сразу же, в новом драповом пальто, с той же большой хозяйственной сумкой, с которой Иван видел его в сельмаге. Увидел за рулем Ивана — и на какой-то миг в нерешительности остановился у ворот с гнилыми вереями. По лицу его, как мышь, пробежала тень страха, почти неуловимая, только он, Иван, мог увидеть эту тень — казалось, будто шрам на щеке, как лезвие бритвы, полоснул по всему лицу, по другой щеке, по лбу, подбородку... Или, может, Ивану только так показалось? Нет, остановился все же — это факт, ибо не коротким был этот миг: у Ивана перехватило дыхание, как бы замерло сердце, опять сдавило горло, а потом больно толкнуло туда же, в горло, будто сердцу стало тесно и оно хотело вырваться; Ударило в голову, даже зазвенело в ушах, и боль отдалась в затылке. А в животе стало горячо, как будто кислоты глотнул. Недавно он пожаловался Тасе на головную боль, она принесла из больницы тонометр, измерила давление и встревожилась, оно было повышено, хотя ни на одной комиссии не подскакивало. Тася кормит его таблетками раунатина, и он никому не говорит о своем давлении, а то, глядишь, пенсионером станешь в сор0(с три года.Неужели так сразу, с одного взгляда на Шишку, подИ скопило давление? Как же он поведет машину, когда тот сядет рядом в кабине?Иван нажал на педаль сцепления и включил скорость чтобы сорвать машину с места, поехать и... швырнуть Качанку документы: на, целуйся с полицаем! Но Шишка будто разгадал его намерение, мгновенно очутился возле машины, открыл дверцу, поставил ногу на подножку, поздоровался. Теперь уже правила безопасности не позволяли сдвинуться с места: собьешь человека. Сколько их, правил, охраняющих жизнь людей. Везде! На дороге, в поле, на заводе, в доме... Сколько их, правил! Добрых, мудрых...Иван не ответил на приветствие, сосредоточившись на переключении рычага передач, хотя в новой машинЯ передачу ни разу не заедало.Шишка свыкся с тем, что не все добранцы отвечают на его приветствие, и не настраивал себя против этих людей: его целью было добиться, чтобы здоровались все. Терпеливостью, покорностью, услужливостью, праведной жизнью. Уверен был, что добьется своего. В человеческую доброту верил, на незлопамятность людскую надеялся. Потому и сделал вид, что не заметил Иванова молчания, важнее было, что не кто иной — Батрак согласился поехать с ним. Ничего, в дороге заговорит.