Взгляды их встретились, и в глазах Шишки Иван увидел — нет, не испуг, не тревогу, а напряженное усилие — вспомнить. Не вспомнил, не узнал? Или умело притворился? Отвернулся спокойно, начал рассматривать товары на полке.А Иван сжал руками доску стола и почувствовал, что сердце его бьется даже там — в посиневших пальцах. Больше всего потрясло, что Шишка действительно, как говорил Щерба, будто с курорта вернулся — дебелый, не рыхлый, с виду моложе своих лет. Ему, Ивану, было бы легче пережить его возвращение, если бы он увидел больного, изможденного, дряхлого старика — получил, значит, сполна. А тут не видно, что полицай прошел через сибирские рудники. Правда, отбыл он свой срок давно, последние годы жил свободно, на поселении где-то. Взяла злость на мягкость закона против таких, как Шишка. «Нянчились там с такой сволочью. Охрана труда, наверное, поставлена не хуже, чем у нас. На урановые рудники его нужно было, гада».Ладони стали мокрыми от холодного пота. Иван оторвал руки от стола, вытер ладони о штаны. Так они потели, когда, случалось, на дороге возникала аварийная ситуация; при своем опыте и нервах он всегда выходил из нее, как говорят, с честью — за двадцать лет ни одной аварии. Но ладони вот так потели, и приходилось вытирать руки о колени, пот как бы создавал изоляцию, и терялся контакт с машиной; он никогда не брался за руль в перчатках, даже в сильный мороз, голые руки чувствовали машину, как живое существо, каждый такт мотора, каждую неровность дороги. Было несколько раз, когда он терял способность сливаться с машиной в одно целое. Однажды Корней на велогонках сломал руку, и он, отец, гнал, нарушая все правила, в больницу, куда отвезли сына. Тогда машины не существовало. Остался один его страх и боль за сына. Иван вдруг почувствовал и сейчас такой же страх за Корнея, будто тот пошел на опасное задание. Почему только за сына? А Тася? А Валя?— Девушка, есть у вас кто-нибудь в этом отделе? Нет, голос не прежнего Шишки, голос очень изменился, по голосу узнать его было бы невозможно.— Придет. На склад пошла,—равнодушно ответила продавщица продовольственного отдела, взвешивая целую наволочку сахара.Шишка терпеливо ждал, подойдя ближе, разглядывал на полках игрушки и книги. Наверное, почувствовал взгляд Ивана, оглянулся, посмотрел будто мимо, на полку с буханками хлеба, но от Ивана не укрылось, что его расслабленное равнодушие сменилось настороженностью. Иван издали заметил, как напряглись у Шишки мускулы, — точно у зверя, замершего в ожидании нападения. Ивана даже затрясло, вновь в пот ударило, когда увидел, что не удирать собрался этот зверь — обороняться, нападать. Он может еще нападать? Он вернулся, чтобы нападать? На кого? Ах ты гад! Но постарался успокоить себя: пусть понервничает, было бы странно, если бы он оставался спокойным.Впервые вышел в Добранке на люди. Не может не думать, как его встретят. В полном смысле, конечно, готовится к обороне. Не только сегодня. Давно, наверное, подготовился, раз отважился приехать. Но все же явно испугался — это заметно! Силится вспомнить его, Ивана. Уткнулся в книги, будто никогда их не видел,— школьные учебники, брошюрки. Книг, в общем-то, немного, романы сразу разбирают, один его Корней связками носит, на книги Тася денег не жалеет. «Повестей о любви» целых три экземпляра купила, дав Вале повод пошутить: «Молодеет наша мама!»