Доброе, теплое чувство разлилось у Ивана в груди,; даже в горле запершило от радости за сына и благодари ности к директору: слышал Федор Тимофеевич из окна своего кабинета разговор на крыльце и дал-таки, дели«| катненько, культурно, Яшке по носу.Качанок кивнул молодому Малашенко:— Позови.Но когда Костя по-солдатски вскочил, Астапови остановил его:— Да нет, Яков Матвеевич, сходи сам.— Я ? — удивился и растерялся Качанок.— Конечно. Будем делать все солидно.Очень неохотно, с трудом отрывался от кресла обычно подвижный, непоседливый Яков Матвеевич.Забавский, пряча усмешку, достал из кармана знакомую всем толстую записную книжку, из внутреннего кар-> мана ручку, не шариковую, наливную, с золотым пером, и начал что-то записывать. Так он записывал всегда — на совещаниях, в поле. К его записям относились по-разному: с уважением, с юмором, с некоторой боязнью. Знали, что Забавский издал уже две свои книги, не толстые, но, как говорится, из жизни, не выдуманные: одну — о строительстве химического комбината, другую — об известном в республике колхозе и еще более известном его председателе, герое-партизане. Человека, умеющего написать книгу, в народе уважают, ведь не каждый на это способен. Но некоторые и побаиваются. «Распишет он нас так, что дети родные не узнают. На весь свет прогремим».Противоречиво относились к Забавскому и как к парторгу. Уважали за работу серьезную, работу по-новому. Заседаний бюро, собраний проводил он меньше, чем было до него, но зато ни одного собрания или заседания не было пустого, для «галочки», для отчета. Постановления записывались конкретные и выполнялись. Забавский ничего не забывал и другим не давал забывать. А еще его любили за то, что много знал и умел рассказывать.Однажды лектора из общества «Знание» прервал на середине фразы злым вопросом: «За кого вы нас принимаете? За крестьян двадцатых годов? Тут же образованные люди. В каждом доме радио и телевизор. А вы нам излагаете истины, известные каждому школьнику».Замужние женщины уважали Александра Петровича за строгость в поведении. Молодой, красивый, знали — разведенный, в сельсовете в первую очередь обратили внимание на этот штамп в его паспорте, а за год работы — никаких шашней, ни одна сплетница не имела тут повода зацепиться. Все незамужние учительницы, операторы доения сохли по «добранском Есенине», но ни одна не могла похвастаться, что он «кинул глаз» на нее.Но вот другой интеллигент и фанатик в работе, Виктор Кузя, высказывался о Забавском неуважительно: «Сухарь. Импотент. Потому и жена его бросила». Признавал его организаторские способности, но доказывал, что не для совхоза Забавский старается — для своей книги, чтобы было что написать и себя показать в лучшем виде. Разговоры такие велись в узком кругу интеллигентов, для рабочих важнее был каждодневный итог человеческого труда, то, что они видели, слышали, то, что явно приносило пользу всем.Противоречивость отношения рабочих к Забавскому Шла от другого. Астапович двадцать лет работает, предлагали ему должности повыше — отказался, теперь, когда ему пошел седьмой десяток, тем более никуда не поедет искать счастья, будет работать, пока хватит сил, тут, на Добранском кладбище, его и похоронят.По-разному относились к Качанку. Но этот тоже свой. Не выберут его профоргом, пойдет бригадиром, зав-складом, в сельпо, но никуда не уедет: дом свой, семья большая. Забавский же, с этим соглашались все, временный человек в совхозе, год-два поработает — и поминай как звали. А к временному и любовь временная. И неприязнь тоже короткая.