— Мальчики! Ей-богу же, как петухи… Ах, боже мой! — горевал старик. — Что творится в этом мире!— Прошу простить, господин Богунович. — Кручевский в один момент очутился у двери кабинета и распахнул ее с такой силой, что едва не сбил с ног до смерти испуганную Марию Михайловну. Не заметив ее, сорвал в прихожей с вешалки свою шубу и выскочил за дверь, грохнув ею так, что зазвенели стекла, люстры, посуда в буфете.Выскочила из комнаты Леля.— Сережа выгнал его, этого наглеца? Напрасно он не спустил его с лестницы. Я слышала сквозь стену…Марию Михайловну испугал услышанный разговор. Но вместе с тем она радовалась за сына, его благородству. Для нее пока что не имели значения его политические взгляды. Для нее важно было, что он остался порядочным человеком, таким, каким она и отец воспитывали его с детства.Несмело, но с просветленным лицом вошла мать в кабинет. Сын сидел в кресле и смаковал ликер, Валентин Викентьевич стоял перед окном к ним спиной, словно очень заинтересованный чем-то на улице. Но она знала: ничего особенного там нет, в сильном волнении муж нередко так делает.— Садись, мама. Выпей ликеру. Превосходный шартрез. У тебя большие запасы, папа?Богунович-старший не ответил.Сергей игриво подмигнул ему в спину.— Ты сегодня, мама, хорошо выглядишь. Ты помолодела.— Спасибо, сын, за комплимент, — и вдруг виновато призналась: — Я слушала под дверью.Отец передернул плечами. Леля сделала страшное лицо:— Какой ужас, мама! Не признавайся никому.Она со смехом упала в кресло, в котором сидел до того отец.— Раз ты так хвалишь это зеленое зелье, то налей и мне. Напьюсь и пойду набью морду твоему лучшему другу. Какой циник и… дурак… Посватался…Отец неожиданно для всех тихо засмеялся. Мария Михайловна даже испугалась: над чем это он смеется? Нет же повода.Валентин Викентьевич повернулся к жене, детям, весело сказал:— Да, не быть мне товарищем министра. Они меня сватали заместителем секретаря юстиции. Но о чем я подумал сейчас? Может, действительно, сын, ты спас меня от позора?— Не может, а наверняка, — сказала Леля, глотнула ликер и закашлялась: — Фу, гадость, я в госпитале спирт пила — и ничего.— Я давно тебе говорила, будь подальше от этой своры. Они уже грызутся между собой за власть. — Мария Михайловна была в курсе событий.— Но что меня беспокоит… — сказал Богунович-старший, понизив голос и приблизившись к ним. — Не выдаст тебя, сын, этот тип?Женщины настороженно притихли. Сергей подумал, пригубив рюмку, но не выпивая. Ответил спокойно, чему и сам удивился:— Наверняка выдаст. Мать ужаснулась:— Боже мой, Сережа! Как можно так… уверенно и спокойно? Он был твоим другом…— К немцам он, возможно, и не пойдет. Но своим… правительству своему… военной раде… расскажет несомненно. А там найдутся…— Там найдутся, — упавшим голосом согласился Валентин Викентьевич.— И если, не дай бог, где-то близко отирается барон Зейфель, второй раз меня никто не спасет. Сам Бульба…— Сын мой! — побелела и в единый миг постарела Мария Михайловна. — Как ты можешь о таком говорить спокойно?— А что делать, мама? Биться в истерике? Рыдать? Я же не барышня — солдат.— Черт его принес, — сказала Леля.— Лелечка, не пришел бы он, пришел бы кто-нибудь другой. И мне все равно надо выбирать, куда пойти и что делать. Помнишь Богдановича? Нельзя человеку с моим характером пролежать на диване.