— А ты веселая.— А чего мне бедовать?— И правда, зачем нам бедовать, когда можно торговать?Он почти пропел эти слова, и тон его обидел Ольгу. Но она научилась молчать. А то еще нарвешься на какого-нибудь агента гестапо. Обиду высказала осторожно:— Стань на мое место, покалей тут... А картошку иди купи ее, привези в город...Мужчина засмеялся.— Возьми меня в примаки, буду снабженцем.— Много вас набивается в примаки. У меня муж есть.— Не везет, — причмокнул он.— Так давать драники?— Не заработал я на них.— Продай дубленку.— А сам в чем пойду? Зима наступает.— Я тебе шинель дам. Кило сала. Литр самогонки. И накормлю от пуза.Он весело свистнул. С иронией сказал:— Неплохая цена.— Разве мало даю?— Да нет, щедро. Но шинель мне пока не нужна. — Он нахмурился. — Будь здорова, торговка.Слова этого «торговка» Ольга не любила. Сама торговля не оскорбляла, работа не хуже любой другой, так считала ее мать, так и она считает, а слово обижало.Подошел знакомый полицейский — Федор Друтька.«Появился нахлебничек, нигде без вас не обойдется», — подумала Ольга, но без злости, потому что Друтьку этого считала человеком: не нахал, не хапуга, ласковый, добрый, а главное — молодой и красивый. Ольга не любила стариков. Но и к ласковости Друтькиной относилась осторожно.— Не замерзла?— Не-ет...— Кровь у тебя кипит. А я заколел, пальцы не могу разогнуть. Откуда он, такой холод? Рано же еще.Ольга незаметно вздохнула: знала, чего ждет полицай, когда жалуется на холод. Нагнулась над прилавком, не вынимая бутыль из корзины, накрытой платком, налила в кружку, протянула Друтьке. Тот как-то стыдливо оглянулся, но соседки торговки отвернулись: они, мол, не видят, у кого угощается пан полицейский. А пан очень быстро, с размаху, выплеснул полкружки вонючей самогонки в пасть. И застыл, будто прислушиваясь к сигналу далекой тревоги, потом весело крякнул:— Вот когда, падла, дошла до жилочек! Огонь! Пламя!Ольга про себя думала: «Жри, чтоб тебе внутренности сожгло», — но все же засмеялась: угостить человека ей всегда было приятно.Развернула старое одеяло, достала из кастрюли вилкой два драника и опять подумала: «На, живоглот, закуси».Полицай запихнул в рот сразу два драника, проглотил не жуя. Похвалил:— Вкусное у тебя все, Ольга. Хорошая ты хозяйка. Бери меня в примаки.Ольга весело крикнула соседке:— Слышала, тетка Стефа? Еще один примак! Вот везет мне!И повернулась к полицаю:— Тут перед тобой, посмотрел бы, какой пан напрашивался в примаки. Ого! Мужчина во! А какой кожушок на нем. Чудо!Друтька нахмурился.— Из панов не бери. Из нас, мужиков, выбирай.— О чем это вы болтаете? У нее муж есть, — вступилась за Ольгу соседка.— Где он, ее муж? — Самогонка ударила в голову, и Друтька, сразу побагровев, угодливо улыбнулся: хотелось еще выпить, и он было потоптался перед Ольгой, но вымогать не стал, пошел искать других, кто платил дань такой же жидкой натурой.— Вот повадились, как татары, — сказала Стефа, когда полицай отошел.Через некоторое время они, четыре опытные торговки, стали обсуждать размеры взяток, которые следовало давать полицаям и немецкому патрулю, — кому сколько, чтобы была одна норма, одна тактика.В разговоре Ольга не заметила, как перед ее прилавком появилась Лена Боровская, или просто не сразу узнала подружку. С того времени, как поссорились в начале войны, они не разговаривали и видели друг друга только издалека.