— Ну, ну! — угрожающе предупредил он, тронув рукой костыль.Лида и бровью не повела.— И никакого оправдания вам нет. Вы не один отдали свое здоровье за родину, за счастье ваших детей… Миллионы людей жизнь отдали… А сколько таких, как вы? И есть ещё в более тяжелом положении. Но мало встречала я таких малодушных.— Послушай, ты…— Я вас слушала. Послушайте теперь вы меня… Кто вас обидел, чего вам не хватает? Вы бы подумали хотя бы о том, что у вас трое детей, трое учеников советской школы. Мы их воспитываем твердыми, мужественными, воспитываем на рассказах о фронтовом героизме их отца, а вы своим нытьем разрушаете все это. Какой пример показываете вы им? А во что вы превращаете жизнь вашей жены? Она четыре года вас ждала, растила детей. Вы знаете, как она жила эти годы?— Я знаю, ты мне не рассказывай…— Теперь она работает день и ночь, чтоб сделать нашу жизнь богатой, красивой, светлой, чтобы и вы, Роман Иваневич, не знали забот и спокойно лечились, чтоб дети ваши могли учиться… А как жизнь может стать красивой и светлой, если вы беспрерывно хнычете?..Он лежал на постели и все ниже и ниже опускал голову, все чаще дышал.Лида кончила говорить так же внезапно, как и начала, испугавшись, что чересчур расстроит его.Долго царило молчание.Наконец он поднял голову, под усами у него пряталась усмешка.— Ну и пила вы, Игнатьевна.Она улыбнулась ему в ответ и совсем другим тоном спросила:— Роман Иванович, вы читали книгу «Как закалялась сталь»?— Я читал её, когда вы, Игнатьевна, ещё под стол пешком ходили.— А давайте-ка прочитаем её ещё раз. Я вам её почитаю.Она пришла вечером, когда вся семья была в сборе, и начала читать. Читала часа три, и такая тишина стояла в хате, что, когда она делала паузу, слышно было, как где-то под потолком звенит ожившая муха.Кончила читать — книгу забрала с собой. В первый вечер Добродей не промолвил ни слова, даже не попрощался, когда она уходила. Во второй вечер он попросил:— Игнатьевна, а нельзя ли книжечку у нас оставить?— Завтра — пожалуйста, и другие могу принести, — ей хотелось о самом главном и волнующем прочитать самой.На четвертый вечер она кончила книгу.Жена Романа и двое старших детей все эти последние три часа чтения и плакали и смеялись. Сам Роман молчал, но, когда Лида стала прощаться, крепко пожал ей руку и сдержанно сказал:— Давайте, Игнатьевна, собирайте людей на беседы ко мне. И книжечек приносите, если можно… вот таких.Через несколько дней в деревню приехала кинопередвижка. Картину показывали в вестибюле школы. Народу было полно. Возвращаясь с сеанса, Лида сказала отцу:— Папа, есть хорошая мысль. Для инвалидов и всех тех, кто не мог прийти, завтра днем прокрутить картину в хате Романа Добродея.…Лида пришла к Добродею, когда показывали уже последнюю часть. Кончили, сняли одеяло с окна, и она увидела, что Роман Иванович, этот, казалось бы, черствый человек, утирает слезы. Она хотела было незаметно уйти, но он увидел, остановил, попросил подойти и обеими руками сжал её маленькую руку.— Ну, Игнатьевна, сколько жив буду — не забуду… Большое спасибо.В Лядцах она тоже быстро завоевала всеобщую любовь, особенно среди женщин.Но вдруг произошло что-то непонятное и неожиданное: почти все замужние женщины, точно сговорившись, перестали ходить на её беседы.Лида расстроилась, даже испугалась. Отцу она об этом не отважилась рассказать и сама настойчиво и упорно стала искать причину. Мать заметила, что она даже похудела.