За перегородкой смеялась, шумела молодежь, работал приемник, заглушая разговоры громкой музыкой.— Попомнишь эти глаза! Она теперь такой тарарам поднимет!— А ты испугался?— Я не из пугливых. У меня хватит сил сломать все, что мешает работе.Однажды во время занятий разгулялась метель. Ветер завыл в трубе, застучал ставнями, по стеклам зашуршал сухой снег.Занятия кончили пораньше, чтобы дать возможность слушателям из других деревень добраться до дому, пока не замело дороги. Комната быстро опустела. Только Маша не спеша, задумчиво закутывалась в платок, разглядывая на стене новый агрономический плакат, В этот вечер никого больше из их деревни не было.Василь подошел к ней и спросил:— Ты одна?— Как видишь. Алена заболела, у Гаши иа ферме корова должна телиться. К Дуне жених приехал.Василю не понравилось, что приезд жениха Маша считает уважительной причиной, чтоб не прийти на занятия, но он вежливо промолчал. Оглянувшись на Шишкова, он тихо предложил:— Погоди, Я провожу.Грустная улыбка, тронувшая Василя за самое сердце, пробежала по её губам. Но ответила она тихо, мягко ласково:— Не надо, Вася, Я сама, — и коснулась его руки.— Нет, нет! Что ты!На улице возле палисадников уже высились горбатые сугробы. Идти было трудно, и они, пока пробирались по улице, молчали, Но в поле дорога не была заметена, снег несло вдоль нее непрерывным сыпучим потоком, и неизвестно было, где он остановится. Не шумели, а, казалось, тревожно и жалобно гудели от бесчисленных ударов ветра стоявшие вдоль дороги старые суховерхие березы.Они пошли рядом, не касаясь друг друга, Василь, чтоб с чего-нибудь начать, спросил:— Как тебе понравился агроном?— Ничего. Только немножко задается…— Ну, что ты! Рисуется, это есть. Просто по молодости, А так хлопец толковый.— А чего он на звенья нападает?— Не нравится ему организация работы наших звеньев. Говорит, при таком кустарничании полевые работы механизировать как следует нельзя.— А ты как думаешь?— Знаешь, пожалуй, он прав. Практика показывает, что не живое это дело.Маша помолчала, После долгой паузы Василь вдруг неожиданно спросил:— Послушай, Маша, что у вас там за недоразумение с Максимом?Маша даже вздрогнула. Давно хотелось ей рассказать о своих душевных терзаниях человеку серьезному, умному, который понял бы все с полуслова и не посочувствовал бы — нет! — больше всего она боялась слезливого сочувствия, — а сказал бы что-нибудь простое и ободряющее, может быть, дал бы хороший, толковый совет. До сих пор она говорила обо всем только с Алесей… Но младшая сестра относилась к её переживаниям юношески легкомысленно: то возмущалась и осыпала Максима проклятиями (а Маше было обидно и больно слушать, как его ругают), то вдруг говорила:— Плюнь ты на него. Разве мало стоящих людей? Неужто на нем свет клином сошелся?Плюнь!..Легко это советовать другому! А если она даже и после того, как он её оскорбил, не может вырвать его из сердца?Поэтому, как только Василь спросил, она сразу решила: «Вот кому… он поймет», — и тут же легко и просто начала рассказывать.Василь слушал, не проронив ни слова. Только, когда она дошла до того, как Максим грубо обидел её, он тихо выругался:— Дур-рак.Когда он волновался, то начинал заметно картавить.— Ты понимаешь, как это тяжело—потерять веру в человека. Для меня он всегда был самым добрым, умным, чутким. Знала, что он горяч, несдержан. Но, может, за это и полюбила его. А теперь… Я не знаю, что мне о нем и думать теперь. — Она помолчала, потом откровенно призналась — Вообще, тяжело, Вася. Прямо сердце горит. Шесть лет… Шесть лет я жила мечтами о простом человеческом счастье — о семье. Еще совсем недавно представляла себя женой, матерью… — Должно быть, на какое-то мгновение забывшись, она счастливо засмеялась. — Видишь, какие крамольные мысли волновали секретаря комсомольской организации.