Увидев Василя и Ладынина, рассмеялась.— Ну и нагнали на меня страху ваши инженеры. Схотелось старой дуре покататься. Сидела и вспоминала, кому я осталась должна на цим свити. Здоров, Василек полевой! Добрый день, доктор.— Здравствуй, Катерина Васильевна. Ты что это весну пугаешь.— У мэнэ ангина, дорогэнький, щоб вона пропала. Житы нэ дае…Соковитов и Максим с помощью хлопцев вытаскивали на берег лодку. Василь с улыбкой глядел на Гайную. Он всегда немного иронически относился к этой шумной женщине с её деланной простотой, старомодной, какой-то бабьей манерой обращения с людьми даже старше её — «соколик», «дорогэнький», с её женским упрямством. Но он уважал её за хозяйственность. Колхоз её не был ещё образцовым, во многом он, возможно, отставал от «Воли», но у Гайной были самые лучшие животноводческие фермы, и особенно коровы были у нее чудесные. Василь, сколько раз ни ездил в её колхоз, каждый раз завидовал, когда видел этих коров. Сначала ему казалось, что Гайная делает ошибку, подчиняя все остальное хозяйство ферме, животноводству. Но потом он понял, что на такой земле, как у них, где лучше всего растут силосные культуры, это единственно правильный путь для поднятия колхоза.Сейчас он был сердит на Гайную за её отказ продать «Воле» несколько племенных телок. Он думал ублаготворить её приглашением вместе строить гидростанцию. Она с радостью согласилась, однако телок так и не продала.— Ты чого это, Василек, квитка луговая, дывышься на мэнэ, як кот на сало?Василь засмеялся.— Похорошела ты, Катерина Васильевна! Помолодела!— Все одно для тебя стара.— Однако на лодочке вы катаетесь с молодыми. Припомнят ещё вам эту речную прогулку, — сказал он с серьезным видом.Гайная вперила в него удивленный взгляд.— Кто?— Жена Сергея Павловича.Соковитов подошел и стоял рядом, закуривая. Улыбался. Василь заговорщицки подмигнул ему.— Промахнулся, голубок. Раиса — моя хрестница.— Большое дело — крестница! Однако откуда у вас столько крестников?— Ты что, дорогэнький, женился?— С чего вы это?— Раньше ты был посерьезнее. Меньше о греховных делах думал.— Весна.— Разве что… А хрестников… Колы б ты знал, скильки их у мэнэ. Я тильки за цю вийну, може, сотню перехрестила…— Вы? — удивился Ладынин, зная, что Гайная во время войны была в партизанах.— Признайся, что сочинила на ходу, — засмеялся Василь. Гайная накинулась на него.— Вот, ей-богу, правда. Да что с тобой, маловером, разговаривать! Ты сам себе раз в год веришь! — И, махнув на него рукой, обратилась к Ладынину; выражение лица и голос её изменились, она стала серьезна, солидна, как полагается человеку, знающему себе цену. — Игнат Андреевич, есть у меня до тебя просьба. Заболел один мой «хрестничек», тает хлопец, як свечка, а фельдшерица у нас, вы ж знаете, якая — молодо-зелено… А до района… Где он, наш район!— Хорошо, Катерина Васильевна, — перевил её Ладынин. — Я поеду. Но на чем?— За мной приедут, дорогэнький. Лучшего коня пришлют. Василь вздохнул.— У вас же врач в Борках. Всего пять километров.— А я, може, того не хочу. Я Игната Андреевича уважаю.— Хорошо уважение! У человека нет ни дня ни ночи. Хоть разорвись на сто частей.— Черствая у тебя душа, голубок. Когда дытына нездорова, за сто верст поедешь.— Брось, Лазовенка! Я не люблю адвокатов, — нахмурился Ладынин. — Отдыхать я умею лучше тебя, напрасно ты беспокоишься, — и он сердито отошел в сторону.