Запенились волны, сильно и сердито ударили о берег. Шум парохода уже стихал, скрылись его огни, а река все ещё не могла успокоиться.Максим не знал, с чего начать разговор, и впервые чувствовал себя так скверно в присутствии девушки.Вдруг из глубины ночной тиши возникла, перелетела реку песня — старая песня о любви, о тоске девушки по любимому, что уехал и «нет его и не будет».Пели где-то в дальнем конце деревни. Пели стройно, дружно, но особенно пленял слух один чудесный голос. Он подымался выше всех, вел за собой весь хор, наполняя воздух трепещущим серебряным звоном. Казалось, он летел не с земли, а с усыпанного звездами неба, точно песня необыкновенного жаворонка, который повис, трепеща, в воздухе, отчего и голос era дрожал и переливался, Песня была знакомая, но слов Максим не помнил, Он прислушался и сказал:— Чудесно поет!Зная, что Лида большая любительница пения, он надеялся, что с этого начнется разговор, прекратится мучительное молчание.Лида точно не слышала его и вдруг запела сама, тихо, вполголоса, но четко произнося слова:Росла, росла девчинонька,Росла-подрастала.Ждала, ждала козаченьку,Да и плакать стала,Максим насторожился, потрясенный глубокой печалью, звучавшей в её голосе, когда она пропела последнюю строчку. Голос её задрожал, как будто песня эта была о ней самой.Плачьте, очи, плачьте, кары,Такая уж доля…И ему показалось, что она и в самом деле заплакала. Он тихо окликнул:— Лида.Она не отвечала, продолжала петь, но уже без слов, одну мелодию, и нельзя было понять, то ли она не знает конца, то ли слова о том, как мать выбрала другого, не нравились ей.Смолкла песня за рекой — умолкла и Лида.Максим снова окликнул её;— Лидия Игнатьевна!Она быстро повернулась.— Послушайте, Лесковец, вы меня простите, но мне не спалось, и я слышала ваш разговор с отцом.— А-а, — растерянно протянул он.— Скажите, вы действительно её любили? Максим ответил не сразу.— Любил.— Так почему же так вышло? — Не знаю.— Не знаете? Бедненький… Все знают, один он не знает. А сейчас?— Что сейчас? — Голос его стал холодным и грубым.— Любите вы Машу?Он коротко хмыкнул.— Сейчас для меня остались одни воспоминания…— Так скоро?Максим не ответил. Лида подождала и, не дождавшись ответа, другим, лукаво-ласковым голосом спросила:— Что же вы хотели мне сказать, Максим Антонович? Но поймать его ей уже не удалось. Он отлично знал её характер и ответил также с иронией, с насмешкой:— Что у вас великолепный голос и что вам больше подошла бы профессия, актрисы, чем учительницы.— Благодарю, — Лида поднялась. — Пора спать. Спокойной ночи, — и ушла в ту сторону, где, в ночной темноте ещё тлели красные угли костра.Максим остался сидеть на берегу»На заседании правления в Добродеевке должен был обсуждаться план уборки урожая, и Маше захотелось послушать, как будут разрешать этот важный вопрос в лучшем колхозе, чтобы перенять опыт и перенести его в свою бригаду, в свой колхоз.Заседание было многолюдное, как вообще все заседания и собрания в «Воле». Колхозники заполнили просторное помещение новой колхозной конторы, ещё не законченной, с незастекленными рамами, без двери в будущий кабинет председателя, с дырами в полу и потолке в тех местах, где должны быть поставлены печи.До начала заседания, пока Лазовенка, Ладынин и Шишков, склонившись над столом, о чем-то совещались, было шумно; так бывает всегда, когда собираются люди, связанные общим трудом, общими интересами, до мелочей знающие жизнь друг друга.