— Ты несправедлив, Витя.— А как же! Я всегда несправедлив, потому что я ишак. Я работаю.— А Максим не работал?Виктор подскочил на постели, сбросил с себя одеяло.— А кому теперь польза от его работы? Сядет какой-нибудь Макоед на его место, и все Карначовы идеи, все его начинания разлетятся, как пух по ветру. Об этом он думал? Ни черта он не думал! Если б думал, не лез бы на рожон. Не заедался бы...— Есть же у него принципы.— А если есть принципы, так умей их защищать с умом.— Каждый защищает свои принципы по-своему. И притом я думаю, что сняли его не за работу. За Дашу.— Много ты понимаешь! Его прожекты у Игнатовича уже поперек горла стоят.Однако задумался. Помолчал. Посопел.— Вот когда они начали жечь, твои горчичники. А Даша... Неужели можно так перегрызться с собственной женой, чтоб другого выхода не было? Мы с тобой могли бы так поссориться?Поля тайком улыбнулась.— Мы не могли бы. А другие могут. Сам ты доказывал когда-то — психологическая несовместимость...Виктор хмыкнул.— Двадцать лет совмещались, а теперь не совмещаются? Человек сорвался с тормозов, вот что. Знаешь, есть такие моральные тормоза. Иной раз человек срывается с них. А жизнь — крутая гора... Можешь представить, как и куда полетишь без тормозов. Цыган твой считал, что ему все можно. А дурак. Такое было положение! Свояк и друг...— Витя! — удивилась и возмутилась Поля. — Что ты говоришь? Хорошо, что дети не слышат. Неужто ради того, чтоб не лишиться такого свояка, надо все терпеть? Зная Дашу, я не осуждаю Максима.Виктору стало неловко, потому что говорил он это не по убеждению, от раздражительности, злости и на болезнь, и на Максима. Он вовсе не хотел, чтоб друг шел на унижение, чтоб он ломал свой характер. Но уже со времени партийной конференции считал, что Максим ведет себя глупо, непрактично, по-мальчишески. Черт с тобой, разводись, женись, но делай это так, чтоб твои выкрутасы не отражались на работе!Шугачев был в том возрасте и в том состоянии одержимости, когда считают, что все мелочь, кроме дела, которому ты служишь. Да еще разве детей, из них надо вырастить достойную смену.Вере, когда та вернулась и пришла в спальню проведать больного отца, он сообщил с некоторым злорадством (это неприятно поразило Полю), что «Карначу дали по шее».Вера расстроилась чуть не до слез, упрекнула отца:— Ты, папа, говоришь об этом так, будто радуешься. Тебе же будет хуже.Разозлился:— Почему это мне будет хуже? Я до Карнача проектировал жилые дома. И при нем не перешел на монументы. Я рабочая лошадь с громкой кличкой — архитектор. Тащил и буду тащить свой воз. Насколько хватит сил и умения.Нехорошо, что больной человек разволновался, но Полю это успокоило: значит, злорадство деланное, а на самом деле он крепко расстроен.Сыну эту новость Виктор сообщил в тот же вечер совсем иначе, с болью и горечью:— Бюро горкома сняло Карнача.— Ну и что?— Как что?— Никому от этого ни холодно ни жарко. Подумаешь, должность! Что он решал?Виктор раскричался так, что испуганная Поля прибежала из кухни.— Много ты понимаешь, молокосос! Лепите с Макоедом бездарные сундуки...— Сундуки мы одинаковые лепим. Твои не лучше.Поля поспешила выставить сына из спальни.— Как не стыдно! Отец болен, расстроен, а тебе непременно надо наперекор... Чтоб не смел больше попрекать его проектами! Слышишь? Распустился. Поработай ты столько...— Мама, ты глушишь творческую дискуссию.