— Что ты делаешь?— Сполосну твою гимнастерку и сорочку, У него загорелись уши.— Ну, что ты! — Он попытался было отнять гимнастерку, но она решительным движением отстранила его.Случайно взгляд его остановился на её ногах, стройных, красивых, бронзовых от загара. Ему стало неловко, и он поспешно вернулся в комнату, подошел к окну. Сердце его громко стучало. По той стороне улицы прошли Макушенка и Ладынин. Он проводил их взглядом и опомнился только тогда, когда они зашли во двор к Прокопу Лесковцу: ведь он должен был их окликнуть. Не услышал он также, как вошла Маша.— Ах, какой дождь! Просто счастье!Она стояла почти рядом, смотрела в окно и ловкими пальцами заплетала косу.— Если б ты знал, какое у меня настроение! Почему ты хмуришься?— Я? Наоборот. — Он засмеялся. — У меня тоже замечательное настроение.— Ты хорошо говорил на собрании.— Да нет… Хотелось сказать куда лучше… Столько думал…— В мыслях всегда лучше получается, — согласилась Маша.И вдруг они, почему-то смутившись, умолкли и долго стояли так, не отводя глаз от окна, за которым шумел дождь.Потом Маша отошла к столу, достала с полки толстую книгу, раскрыла. Она вынула из книжки листок бумагу взглянула на Василя, неуверенно проговорила:— Вот… хочу показать тебе… первому. Он прочитал, и глаза его загорелись.— Молодчина!.. Давно пора. Написать, правда, можно было бы короче.— Что ты! Как же можно короче! У меня и так очень коротко. Гляди, какая автобиография. Два дня писала и вот столечко написала. Стыдно показать такую автобиографию.— Глупости! Дело не в этом, Маша. Есть биографии длинные, да путаные. А твоя что вот эта капля дождевой воды. Без пылинки. Сегодня же передай все Ладынину.Маша вздохнула.— Боюсь.— Чего?— А если не оправдаю? Ты представь, дадут мне люди рекомендацию, я вот в заявлении слово партии даю, как клятву, а потом…Василь сел за стол, пытливо посмотрел на нее и тихо спросил:— У кого ты просила рекомендации?— Ни у кого ещё.— Я первый поручусь за тебя. Дай бумагу. — Он взял Алесину тетрадку, аккуратно вырвал чистый листок.Маша стояла по другую сторону стола, как школьница на экзамене, и не отводила взгляда от его руки, которая старательно выписывала простые, но волнующие слова.«Знаю Кацубу Марию Павловну…»Василь поднял голову.— С каких пор я тебя, Маша, знаю?В хату шумно вошел Петя, ещё с порога закричал:— Маша!.. Сухое! — но, увидев Василя, замолк, только удивленно нахмурился, узнав на нем свою рубашку.Маша отошла к сундуку и стала искать ему белье. Петя занял её место у стола и бесцеремонно заглянул в тетрадь. Прочитав первые слова, молча повернулся и, взяв белье, на цыпочках вышел в кухню.Дождь не утихал. Все небо было затянуто тучами.Написав рекомендацию и отдав её Маше, Васлль, встал, пошутил:— В гостях хорошо, а дома лучше. Пойду позову Ладынина. Они у Прокопа.Маша проводила его до сеней, держа рекомендацию в руках. На крыльцо она не вышла. Прислонившись к наружной двери, смотрела, как он отвязал лошадь, как ловко вскочил на телегу и быстро переехал через дорогу. И вдруг она почувствовала, что у нее не по-обычному бьется сердце — чаще и громче — и горят щеки. А когда она вернулась в комнату, ей почему-то вспомнились слова, недавно сказанные ею Сынклете Лукиничне: «Он гордый, а я, по-вашему, не гордая? Нет, тетя Сынклета, я тоже гордая…»

  В поле, между Лядцами и Добродеевкой, они встретили Соковитова. У инженера был такой вид, как будто он только что вылез из речки, но шел он не спеша. Увидев на повозке Макушенку, засмеялся и закричал: