Правда, изредка Максим целовал её. Она застенчиво отворачивалась и тихо просила:— Не надо, Максим.А однажды любившая пошутить тетка Параска облила их через забор водой, крикнув:— Не мешайте спать, ухажеры сопливые!В другой раз мальчишки-подростки подслушали их любовный разговор и потом несколько дней не давали по улице, пройти.Но их уже это не смущало, чувства их становились смелее, в последний год они не стеснялись уже показываться на людях вместе, уже и в клубе, когда смотрели спектакль или кинокартину, садились рядом. Но далеко гулять не ходили. Ни разу вот так не вышли и не блуждали до утра.…Как давно это было!Маша вздохнула.И было ли то любовью? Не впервые ли пришла она сейчас?В ту ночь они не пошли далеко: с каждой новой встречей они все меньше стремились уйти подальше от любопытного людского глаза.Обогнув деревню, они вышли на строительную площадку. После посевной работы на гидростанции возобновились и теперь шли полным ходом.На площадке приятно пахло нагретой за день сосной и свежевыкопанной землей.Они сели на бревно, одиноко лежавшее над обрывом, В речке колыхались звезды, будто играли золотые рыбки, в колхозном саду заливался соловей.Неожиданно Василь крепко обнял её.— Вот так, Машенька.Она вздрогнула, почувствовала, как испуганно забилось сердце, и, чтобы как-нибудь успокоиться, тихо предложила, не высвобождаясь из объятий:— Пойдем, Вася.Он сразу согласился, встал.— Хорошо… Пойдем.Они вышли на тропку, постояли на мосту, облокотись на перила. — Что-то не налаживался у них настоящий разговор, как в прошлые разы. Но Маша понимала, отчего это, и ждала.Со стороны сосняка послышались молодые голоса, Василь и Маша спустились с плотины вниз, где над самой водой росли вербы, остановились в их тени. Звонкие молодые голоса приближались.— Алеся! — узнал Василь.И правда, Алеся и Павел шли из школы, из районного центра, после очередного экзамена, — …я тебя не понимаю и уверен—ты и сама себя не понимаешь. Начиталась романов и разыгрываешь чеховскую героиню, — голос у юноши был обиженный и растерянный.Алеся засмеялась.— В Москву! В Москву, Паша! — слова эти она произнесла с необычайным подъемом и без всякой театральности, естественно и просто. — А тебе перед экзаменом, уважаемый Архимед, следовало бы знать, что Антон Павлович никогда не писал романов.Юноша не сдавался.— В Москву! — передразнил он. — Много там таких, как ты. Провалишься — тогда запоешь…Алеся остановилась, в голосе её послышались гневные нотки:— Уходи! Не желаю я с тобой идти после этого!— Алеся! — Голос юноши дрогнул, и это, должно быть, смягчило девушку, они двинулись дальше.— Провалишься! А я твою противную математику и сдавать не буду. Я на литфак пойду.— Как будто в Минском университете нет литфака.— Дорогой мой Архимед! Пойми раз и навсегда…Голоса отдалялись, и слов уже нельзя было разобрать.Маша тихо и радостно рассмеялась и как-то совсем нечаянно, незаметно для себя прижалась щекой к плечу Василя.Он порывисто обнял еег привлек к себе.— В Москву! Сколько надежды на счастье в её словах!— И уверенности… Машенька, милая! Василь крепко поцеловал её в губы. Маша подняла руки, обхватила его шею!— Вася!Они сидели на опушке березовой рощи. За спиной и вверху чуть слышно шелестели листвой молодые березки, а впереди — протяни руку и достанешь — стояла высокой, неподвижной стеной рожь. По небу медленно плыла неполная луна, изредка ныряя за облака и снова появляясь; она довольно и лукаво ухмылялась, как бы говоря: «Ну нет, от меня вы нигде не скроетесь». А в роще заливались соловьи. Недаром в деревне эта белая рощица в шутку называлась «соловьиной». Их тут был целый ансамбль, и они то слаженно, точно под палочку дирижера, выводили свои трели, то вдруг заливались поодиночке, соперничая, показывая свою ловкость, талант, удаль. Давно уже Маша так не слушала соловьиного пения — захваченная, завороженная, оглушенная этой простой, знакомой и в то же время чарующей музыкой.