— Хочу проследить аналогии. И понять: сколько времени продержатся большевики?— Если они заключат мир и осуществят Декрет о земле… дадут землю и волю — такая власть будет вечной.Бульба удивился и спросил, казалось, с угрозой:— Ты что? Вступил в их партию?— Нет. Пока что не вступил.— Черт с тобой. Вступай. Разрешаю. В свою партию не буду агитировать, пока не встану во главе ее. Дерьмовые у нас лидеры. Кретину Керенскому большевики гениально саданули солдатским сапогом под зад.Вылетел как пробка. Так ему, идиоту, и надо. Я что ему говорил? Делай меня министром внутренних дел — я тебе наведу порядок. Так он даже полковника пожалел. А потом ждал от меня поддержки. А вот тебе, — Бульба сложил кукиш. — Свистун! Институтка! Педераст!Богунович слышал раньше о его беседах с бывшим премьером и не очень верил в эти байки. А тут поверил. Если они с Керенским действительно старые знакомые, то Назар Любецкий, бесстрашный террорист, мог сказать что угодно, мог потребовать у лидера своей партии любой пост.— И как бы ты наводил его, порядок? Вешал бы?Бульба ответил с шутливым укором:— Свинья ты, Сергей. Пьешь мой коньяк и думаешь обо мне как о Муравьеве. Никак бы я его не наводил — и был бы порядок. Порядок там, где его никто не наводит.— Значит, анархия — мать порядка?— Не повторяй чужие слова. Анархистом меня назвала твоя мадонна в шинели. Легко отдалась?Больше всего Богунович не любил пошлости в мужских разговорах о женщинах, даже окопная жизнь не испортила его; пошлость по отношению к Мире особенно задела. Опасаясь, как бы Бульба не сказал чего-нибудь похуже, деликатно попросил:— Не нужно, Назар. Я люблю эту женщину. Она — моя жена.Бульба-Любецкий удивился:— Нет, ты это серьезно? Женился? В наше время! Идиот!— Чем худо наше время? Кончаем войну. Начинаем новую жизнь.— Легко ты ее кончаешь, войну-то. И что думаешь делать в этой новой жизни?— Поедем куда-нибудь в наше белорусское село и будем учить детей. Крестьянских детей. Сеять разумное, доброе, вечное.Бульба всмотрелся в него, недоверчиво спросил:— Ты издеваешься надо мной?— Абсолютно серьезно.Хозяин налил коньяку и, не предлагая, за что выпить, минуту молчал, всматриваясь в камин, потом поднялся, не торопясь, бросил в огонь одно, другое березовые поленья, оттуда, от камина, сказал;— Завидую я тебе, Богунович. Цельный ты человек. А я… я сломан. Душевно. Я когда-то тоже любил. Ее замучили, сволочи. В тюрьме. Умерла от чахотки. Нет! — сказал решительно, упав на турецкий пуфик. — Я не готов учить детей. Мне хочется еще почистить мир от дерьма маузером и пулеметом. Нет. Я не убийца! Я ассенизатор. Выпьем. За тебя. И за нее. Она колючая, как ерш, но… В конце концов, каждый защищается как умеет.Выпили.Богунович спросил:— Назар, у тебя есть шампанское?— Тебе захотелось шампанского?— Нет.— Подожди. Ты хочешь справлять свадьбу?— Нет, встретить Новый год. Она никогда не пила шампанского.— Боже, какая святая чистота и наивность! Но это же буржуазные штучки, Сергей, — шампанское. Проклятая буржуазия! Как она нас разложила! Не приживемся мы у пролетариата. Выплюнет он нас.— Не юродствуй. И помоги мне в одном: одеть ее потеплее. Тепло не помешает и пролетарию.— Что хочешь? Шубу? Пальто?— Нет. Шубу она не наденет. Кожушок какой-либо… казацкий.— Будет тебе кожушок. Хочешь, женское белье дам? Французское. Крик моды тринадцатого года. Крик перед потопом.