— Ах, снегири! Краса нашей русской зимы. Мы с тобой, Надюша, не видели их сто лет. Когда я видел снегирей последний раз? Ты помнишь, были они в Шушенском? Нет, не было. Иначе я помнил бы. Я так хорошо помню снегирей в Симбирске. Мы кормили их… с Сашей…Вспомнив брата, Владимир Ильич умолк. Мария Ильинична положила свою руку в старенькой перчатке, связанной еще матерью, на руку брата, перчаток ему так и не приобрели, просили, чтобы он держал руки в карманах или под кожухом. Но, привыкший к энергичной жестикуляции, Ленин не переносил неподвижности, он и так был зажат в возке, и вначале, когда спорили о местах, недовольно пошутил: «Вы сели как конвоиры».Минуту помолчали. Так было всегда, когда вспоминали Александра или мать.Потом Надежда Константиновна спросила:— Тебе не холодно, Володя?Ленин ответил шутливо:— Нет, вы меня принудите пересесть в сани к товарищу Рахье. Вы знаете, как Рахья охранял нас в Разливе? О, это великий конспиратор! И удивительная деликатность. Финская. Он не задал ни одного вопроса не по существу, хотя не скажешь, что ему свойственна финская молчаливость, о которой рассказывают анекдоты. Нет, он веселый человек, — на мгновение задумался и снова о том, что вдруг взволновало: — Так были в Шушенском снегири, Надя?— Кажется, были.— Кажется? Или ты уверена?— Ей-богу, не помню, Володя.— Ах, какая у нас память стала! Думаю, они там были летом. А летом, когда столько птиц и снегирь меняет окраску, на него не обращаешь внимания. Для этого нужно быть орнитологом. Спрошу у Сталина или у Свердлова: видели они в Сибири снегирей? — и засмеялся какой-то своей мысли: — Сталин мог не видеть. Но Яков Михайлович должен был увидеть. У него острый глаз.— Я спрошу у Ольминского, — сказала Мария Ильинична. — Михаил Степанович все знает.Ленин потер руки — знакомый жест: так он делает, когда вспоминают при нем любимых им товарищей.— Ольминский историк, экономист, финансист. Но не натуралист. Нет, не натуралист.— Он эрудит. Правда, иногда сомневается. Недавно я дала ему статью «Социальная революция и Максим Горький». Он посоветовал показать тебе.— «Социальная революция и Горький»? Чертовски интересно! Это то, что нужно для строительства новой культуры. Надеюсь, ты захватила статью с собой?Мария Ильинична растерялась — сказать, что статья с ней, — значит, нарушить их с Надей сговор; Надежда Константиновна наклонилась и выразительно посмотрела на золовку.— Нет, не взяла.Владимир Ильич зажмурился, как бы сдерживая смех.— А чего вы моргаете одна другой? Нет, вы плохие конспираторы. Вот что я должен вам сказать. Статью ты мне покажешь. «Правда» должна дать такой материал.Женщинам было весело. Им было радостно оттого, что очень дорогой человек так бодр, радостно возбужден. Значит, морозный воздух снял боль. А это главное. Самое главное.Весело фыркал конь. Мелкие льдинки летели из-под копыт в лицо, но это тоже было приятно.Тихонько посвистывал кучер, чтобы не мешать беседе седоков.С дороги напились вкусного чая (в Смольном такого не было) с еще более вкусными булочками санаторной выпечки (таких во всем Петрограде не было). Утомленным работникам организовывали поездку в «Халилу» на короткое время, на неделю, не больше, и просили финских товарищей в первую очередь подкормить их: в Финляндии было не так голодно, как в Петрограде.В теплой столовой за горячим чаем хорошо отогрелись. Там же поспорили из-за комнат — где кому жить. По просьбе Коллонтай директор санатория выделил Ленину отдельный домик на две комнаты: одна большая, светлая, с окнами на березовую рощу, другая маленькая, типичная финская спаленка. Ленин посмотрел домик и категорически заявил, что в большой комнате будут жить женщины, ему комната эта не нравится, но очень приглянулась та, маленькая.