Майор немецкой армии молчал, словно не слышал — осматривал конюшню, остановил взгляд на выбитом окне, показал солдату на это окно:— Забить! Досками!Солдат бросился выполнять приказ. А старый полковник русской армии с острой болью в сердце, с отчаяньем и страхом умолял победителя:— Здесь же дети! Господин майор!Майор отдал приказ детей до пятнадцати лет вывести из конюшни.Подошел монах — и Пастушенко, как минутой раньше Богунович, наконец узнал, кто собирается совершить такое страшное преступление.Старик закричал иным, гневным голосом:— Барон Зейфель! Вы хотите отомстить своим батракам?! Одумайтесь! Что вы делаете? Господин богослов! Остановите вашего брата! Вечное проклятье падет не только на вашу семью, но и на всю немецкую армию, на всю нацию…У офицера и монаха одинаково презрительно скривились губы. Ёган Зейфель сказал, грустно вздохнув:— Не беспокойтесь о немецкой нации, господин полковник. У немцев есть бог.— Миссия немецкой армии и народа — уничтожить заразу большевизма, — жестко бросил Артур Зейфель; русские офицеры за картами называли его ласково — Артюша, Артюха.— Кто здесь большевик? — удивился Пастушенко.— Вы! Вы — первый большевик! — Рыцарская важность и спокойствие оставили майора, и он начал злобно кричать, даже посинел: — Вы! Предатель царя и отечества! Вы продались быдлу! За что они вас купили? Вонючий дворянин! Несчастный плебей!Пастушенко молча выслушал грязную брань. Но даже Богунович, ничего не слыша, увидел, как изменился за эту минуту Петр Петрович. Из старого, боящегося за жизнь людей человека, растерянного, беспомощного, суетливого, он превратился в прежнего командира полка, боевого офицера, гордого, независимого, отважного, никогда не склонявшего головы ни перед начальством, ни перед вражескими пулями.Полковник сказал отчетливо, громко:— Сукин ты сын! Тевтонский пес! Ты не дворянин. Ты вонючий клоп! Веками вы ели хлеб, политый потом славян, сосали кровь из нашего народа и служили врагам России. Я плюю в твою шпионскую морду! Женщин пожалей, палач!У барона задрожали губы. Не разжимая их, он прошипел:— За ваши заслуги перед русским народом я дарю вам, полковник, смерть от немецкой пули… не от газа, — и начал медленно вытаскивать из кобуры револьвер.Монах попытался остановить брата. Тот грубо оттолкнул его.Стася бросилась, чтобы загородить Пастушенко собой, но майор ударил ее револьвером по лицу. Она упала.Барон выстрелил дважды с холодностью профессионального палача, только брезгливо скривив лицо, — выстрелил старому человеку в грудь, в живот.Пастушенко, закрыв ладонью сердце, отступил шага на два, прислонился спиной к кирпичному столбу и начал медленно оседать на землю.Заголосили женщины.Богунович, рванувшись к убийце, от боли потерял сознание.Зейфель ткнул его в бок носком сапога, бросил лейтенанту:— Этого, когда очнется, будем судить как шпиона.Потом так же цинично-брезгливо показал сапогом на Стасю:— А эту — солдатам на забаву.В предсмертной тишине застучали молотки — солдаты забивали окна конюшни.

  Часть третья:Спасение

  Глава перваяУльтиматум

  День начался трудно и тревожно, хотя ничто не нарушало ритма работы в Совнаркоме. К тому времени Смольный жил уже довольно упорядоченной жизнью. Каждый знал свое место: не было митингов, гула голосов, топота многих сотен сапог — всего того, чем наполнялись коридоры и классные комнаты бывшего Смольного института в первые два месяца Советской власти. Но — странно! — тишина не помогала сосредоточиться.