Торговка и поэт, часть 2

Второй пароль ей говорить не пришлось, хотя дом она нашла не сразу, он стоял в одном из безымянных переулков у самого леса — Красного урочища. Дом был новый, но недостроенный, даже без ворот, — заходи, кто хочешь. А двор бесхозяйственно завален бревнами и досками, которые, впрочем, не лежали мертвым грузом: всюду здесь был вытоптан снег, желтела свежая стружка и щепки, под открытым, тоже недостроенным навесом виднелись недавно обструганные доски. Приятно пахло свежей сосной. Уже то, что здесь в такое время строятся, как-то хорошо подбодрило Ольгу, она почувствовала симпатию к хозяевам, людям, безусловно, работящим, уверенным в том, что жить им еще долго. Нет, видимо, уверены они в чем-то большем, чем собственное долголетие, раз сделали свой недостроенный дом явочной квартирой. Окна были забиты шалевкой, только две новые рамы, слева от крыльца, были застеклены.Удивило крыльцо: оно одно было не только доведено до конца, но построено затейливо, с выдумкой, — с резными столбиками, поручнями, скамеечкой, будто хозяева решили, что без всего можно прожить, а без хорошего крыльца нельзя. Это уже не хозяйственность, а чудачество какое-то, подумала Ольга. Хотя чудачество было не только с крыльцом. Как, например, можно жить без ворот, когда во дворе такое богатство? Топливо в эту суровую военную зиму дорого так же, как хлеб. Даже ей, Ольге, никогда не бравшей чужое (государственное и оставленное беженцами она не считала чужим), нелегко было бы удержаться от искушения, если бы рядом жил сосед, во дворе которого лежало столько дерева и не было бы ворот.Раз тут все настежь, то и зайти в такой дом можно, как в лавку, не спрашивая разрешения, без стука.Ольга вошла в коридор, тут не было дверей в недостроенную половину дома — чернел проем, и пахло хлевом, сеном и навозом. Открыла дверь налево и попала в жилое помещение — просторную и теплую кухню. За столом сидели Командир и хозяин, довольно пожилой человек, и... выпивали. На непокрытом столе стояла бутыль с мутноватой жидкостью, это же питье было в стакане, стоявшем перед Командиром, перед хозяином стояла кружка из консервной банки, в тарелке квашеная капуста, лежали полбуханки хлеба и какой-то странный нож.Ольгу все это неприятно поразило. Нет, не то, что люди пили и закусывали, а обыденность поведения подпольщиков и, показалось ей, непростительная неосторожность, полная противоположность тому, что она увидела, услышала и почувствовала на первой явочной квартире: там все, как говорится, было на нерве, на самых высоких чувствах, каждый жест и слово приобретали особый смысл, даже в том, как ее угостили чаем, было какое-то особенное благородство и тоже определенный смысл. А может, просто после того высокого, к чему она душевно приобщилась, ее немного разочаровала эта опротивевшая, будничная картина, которую она наблюдала и до войны, когда Адась чуть ли не каждый день прикладывался к рюмке, и часто видит теперь: полицаи, как голодные собаки, шныряют, ищут, где бы схватить на дармовщинку этой гадости. Но у «бобиков» другой жизни и быть не может. А она увидела другую жизнь — у Олеся, у Янины Осиповны. Возможно, что из женской солидарности она обиделась за Янину: всегда вот так, жена где-то дрожит за него, а муж с рюмкой целуется...Но все рассеялось, как только она увидела, как посмотрел на нее Командир, как поднялся навстречу, в глазах его была та же тревога, что и у Янины Осиповны. Вероятно, в ту минуту Ольга осознала один из главных законов конспирации: наибольшая безопасность и осторожность — в естественности, обычности обстоятельств и поведения. У учительницы должно все быть как у учительницы, а у этого мужика — как у мужика: чтобы из дверей попахивало хлевом, хлеб резали сапожным ножом и пили самогонку из жестяной кружки.