— О чем?— О модах.Передачу я слушаю невнимательно, из головы все еще не идут страшные слова: «Бомбардировка начинается через пять минут». Кровь стучит в виски так, что разболелась голова. Снова — давление. Кто только и что только не нагоняет его, это зловещее давление! Дети, жена, коллеги, студенты, президенты... Проборки начальства, споры, жалобы, лекции, книги, передачи...Марина высказывается парадоксально. Нередко это раздражает, но иногда и забавляет, развлекает и потому успокаивает. Может, и на этот раз как-то уведет мои мысли от зловещей «шутки».— Давай, — позволил я Марине, — городи свой огород.— Вот! Фиксирую вашу первую родительскую ошибку: игнорирование мнения детей. Мы умеем городить огород, не больше. Не узнаю тебя, отец. В лекциях ты возносишь нас до небес: какая героическая у нас молодежь! Не двоись, папа. Раздвоишь собственный характер.— Интересно.— Могут ли у такого отца быть неинтересные дети? Ты не ценишь нас.— Без иронии, пожалуйста.— Никакой иронии. Я очень серьезно. Разве может мать троих детей быть несерьезной? По серьезности я догнала вас с мамой.Светлана засмеялась.— Видишь, Свете смешно.— Потому что Светлячку еще надо набираться серьезности.— Ты набралась ее, как репейника.— Ближе к теме, Марина.— К тяжелой теме нужны легкие леса. По закону сцепы.— Научилась ты в театре.— Не в театре. В жизни. Итак, о моде. Напрасно ты так пренебрежительно отзываешься о ней... Не о тряпках. Вообще о моде. О всех модах. Их даете нам вы!— Кто «мы»?— Вы — идеологи.— Интересно.— Конечно, интересно. Посмотри вокруг. Серьезную книгу не купить. Учебников для студентов не хватает, сам же возмущался. А киоски забиты модами... Какие холеные женщины... Да и мужчины... в советских, польских, немецких, болгарских журналах! В каких одеяниях! Шик! Куда бывшим графиням и княгиням! Бледный у них вид на литографиях прошлых столетий. Можно купить журналы и с современными князьями. Французские. Итальянские. У туристов-спекулянтов. Гони рубликов пятьдесят за многокрасочный рай земной!— Особенно если они родительские, рублики.— Выкладывают и родительские, и свои. Мода... и не в журналах только... стала содержанием жизни. А для многих — и смыслом. Вы же нам показали не только теорию, но и практику. Поманили импортными тряпками, как ты называешь эти яркие, добротные вещи ширпотреба. Умеет проклятый капитализм их делать, сам ты говорил. Но импорта мало, и он кусачий в цене. И — боже мой! — как это распалило наши страсти, наши низменные чувства. Мы же по психологии все еще тряпичницы. Завистливые, жадные. Если я, художник с дипломом, имею итальянские сапоги за сто сорок ре, то Зойка вон, средний педагог, готова умереть с голоду, продать мужа, но заиметь такие же.Зоя обиделась.— Кого я продаю? Думай, что говоришь. — И, возмущенная, вышла.— Действительно, думай, — упрекнул я Марину. — Ты бываешь бестактной, пани художница.— Всего лишь сказала правду. Ничего, переживет.— Твои налеты все переживают. А скажи, что тебе...— Светлячок, сопи носиком-курносиком. Кладу еще несколько мазков на широкое полотно «Моды». Да что мы, тряпичницы, как ты, дорогой папочка, называешь наше племя! Мы — слабый пол. Нам вроде бы и положено. Я смотрю на некоторых твоих коллег. На них разве что трусы... жаль, не видно их... наши, бобруйские, а все остальное — оно, заразное, импортное. Мужчины — прямо из журнала мод, французского, не лишь бы какого.