— От кого вы, Дымарь, получили задание шпионить за Клещом?— Все от того же Швагерова.— А Лотке вы знали? — спросил Шикович.— Лотке? Немец? Первый раз слышу.— В то время, когда вы шпионили за Ярошем, Лотке был механиком в пожарной команде.— Я пожаров не тушил, — дерзко, с вызовом ответил провокатор.— Вы их разжигали, — кивнул Сербановский, записывая и этот диалог.Вынув из папки пожелтевший листок из блокнота, Сербановский показал его арестованному,— Вы писали?— Ну, я. Я! Я! — снова раздраженно перекосив лицо и прижав обеими руками кепку к груди, проскрипел Дымарь.Майор подвинул листочек Шиковичу. Кирилл увидел ту самую записку следователю полиции о Савиче, которую уже однажды Сербановский показывал ему,— Он?— Он. Полмесяца отрицал. Не хотел признавать никаких экспертиз. Пока не вызвали из далеких краев того, кому адресована записка.Дымарь сидел, понурив голову, будто не слушая и не слыша, о чем говорят следователь и этот другой, незнакомый.— Гражданин Дымарь, что вы можете сказать о докторе Савиче?— Что я могу сказать о Степане Андреевиче Савиче? — Он по-женски горестно склонил маленькую седую голову набок. — Я могу только сказать, что это был золотой человек. Я пятнадцать лет шил ему костюмы и пальто. Примерял на дому. И никогда, бывало, не отпустит, пока не угостит во как. — Дымарь провел ладонью по шее; удивительно менялись интонации его голоса: то он скрипел, как старая осина, то горохом сыпал, то вел речь протяжно, с почти лирической задумчивостью.— И вы так отблагодарили его? — не выдержал Кирилл.Старик закатил глаза, как будто намеревался читать покаянную молитву.— Все зло мира от денег. Хотел выбиться в люди. — Он тяжело вздохнул,— За счет жизни других?Сперва Кирилл слушал спокойно. Деловой интерес к этому ископаемому чудовищу, к тому, как он ведет себя, и вообще ко всему процессу допроса отодвинул на второй план чувства возмущения, гнева. Но когда дело дошло до Савича, когда Дымарь с циничным лицемерием стал восхвалять доктора, Кирилла передернуло. У него не было выработанной годами выдержки Сербановского. Его профессия позволяла ему давать волю чувствам. Он слышал, как все громче и громче стучит сердце — даже начало звенеть в ушах. Он снял руки со стола, убрал подальше от тяжелого чернильного прибора. Должно быть, майор почувствовал, что с ним происходит, потому что строго сказал арестованному:— Давайте, гражданин Дымарь, без философии. Что дало вам основание написать такую записку?— Чутье. Я, да чтоб не знал Савича! Хэ! Как облупленного. Я никогда не верил, что он честно служит немцам. Он заказал у меня костюм. Я на примерках начал прощупывать, чем же он дышит? Доверительно рассказывал ему про зверства гитлеровцев. А он говорит: мы сами виноваты. И — против партизан… Савич против партизан! Я подумал тогда: «Кого ты хочешь провести, доктор Савич?»— Ну и гнида! — бросил Шикович с омерзением.Предатель вздрогнул, но тут же надулся, как петух, взвизгнул:— Прошу не оскорблять! Я человек…— Какой ты человек! Ты хуже тифозной вши!..— Кирилл Васильевич! — укоризненно покачал головой Сербановский.— Если со мной будут так обращаться, я не скажу больше ни слова. — И Дымарь насупился.Шикович только теперь заметил, что все _ зубы у него вставные. Стала так противно, что Кирилл боялся, как бы его не стошнило.— Это вы усвоили, — бросил Сербановский, набирая номер телефона. — Алло. Швагерова ко мне, — положил трубку, повторил: — Свои права вы усвоили, — и Шиковичу: — Однажды, когда он вывел меня из терпения вот. так, как вас, и я повысил голос, знаете, что сказал этот «законник»? «Может, ударить хотите? Ага, боитесь! Не то время». Никогда, ни в какие времена я не стал бы пачкать о вас руки, Дымарь. Противно.