Позвонил своему старому другу Мухле.«— Петр Макарович! С наступающим! Прости, брат, но новогодний бал наш отменяется. Захворала моя половина. Спасибо. Передам. Твоим тоже.Надо и другим звонить, отменять приглашение. А жена ничего не знает и, конечно, озабочена, как бы получше принять гостей. Позвонить ей? Но что сказать, как объяснить? Ему стало жалко жену. И подарки, которые он купил, показались ненужными. Разве мало у нее тряпок? Теперь, как никогда раньше, он понял, что она тот единственный человек, который никогда не оставит его, что бы ни случилось, с которым ему придется доживать свои пенсионные годы. Что бы сделать для нее более приятное, чем эти подарки?…Заказал Минск. Дали скоро, минут через десять. Ответила дочь…— Алла?! Здравствуй! Как вы там? Хорошо? Знаешь что… Сделай маме новогодний подарок… Бери потомка, садись в поезд и — к нам под Новый год. Что? У Вовки понос? — Поняв, что дочка не приедет, что ей дороже всего на свете ее лобастый Вовик, Семен Парфено-вич вспылил: — Понос, понос… — Гаркнул на весь кабинет: — У меня тоже понос! — и сердито бросил трубку.Разговор с дочерью, казалось, доконал Семена Парфеновича. Он побледнел, долго держался за сердце. Потом слабым движением больного открыл ящик стола, достал коробочку с валидолом, кинул таблетку в рот.Вошел Кушнер. Гукан не любил своего заместителя, но на этот раз обрадовался его приходу — хоть с кем-нибудь поговорить, забыть обо всем. Можно даже заняться делами, последними делами уходящего года.— С наступающим, Семен Парфенович.— Тебя также, Иван Федорович. Кушнер своей единственной левой рукой крепко, до боли, сжал правую руку председателя, близко заглянул в лицо.— Что-то у тебя, Семен Парфенович, не праздничный вид.Гукан пожаловался:— Опять сердце. Видишь, валидол сосу.— Да, инвалиды мы с тобой.— Ну, ты еще инвалид боевой. А я, брат, все. — И доверительно добавил: — Хочу проситься на пенсию.— Да что вы! — искренне удивился Кушнер.— Как думаешь, персональную дадут?— Безусловно. Кому ж тогда и давать?— Ты знаешь все мои заслуги?— А кто их не знает! Ты сам их расписал… Гукана передернуло.— Издеваешься? — бледными, дрожащими губами произнес он.Кушнер смутился.— Семен Парфенович! Ей-богу же, ничего дурного не думал. Имел в виду твою книгу. А вышло невесть что. Прости.Гукан успокоился:«Этот еще не знает, — но тут же продолжил: — А узнает, не станет даже злорадствовать. Просто скажет, как и тот: «Не хочу подавать тебе руки», — и его охватил прилив ненависти к ним: к Тарасову, к Шиковичу, к Кушнеру, к Ярошу, к тому молодому архитектору за то, что они в чем-то, видимо, самом главном, не такие, как он.После встречи в кино Славик начал действовать решительно. Сперва звонил в больницу. Маша либо не подходила к телефону, либо на его предложение встретиться отвечала смехом.Тогда он решил сходить к ней на новую квартиру. Правдами и неправдами узнал адрес. Дважды подходил к дому, подолгу бродил вокруг, но войти не отважился. Если бы Маша жила одна. А то ведь с ней еще какая-то Зося Савич, которую отец расписал в газете, как героиню…Сколько времени он вырабатывал в себе независимость, объявлял войну условностям, а на поверку и он, выходит, как все, словно ученик восьмого класса, впервые пришедший на свидание… Смешно! Он издевался над собой, но ничего не помогало. Решимости хватало до дверей подъезда.