— Рад приветствовать, рад. Давно не видел. Как живешь? Что не заходишь? Обиделся? Напрасно, напрасно. Кто из нас не ошибается! — Однако не стал уточнять, кто из них двоих ошибся. — Как семья? Все здоровы? Слава богу.Сам спрашивал — сам отвечал. В бодром тоне. Зная эту его привычку. Иван Васильевич когда-то пошутил: на вопрос «Как семья? Все здоровы?» — ответил с печальным видом:— Плохо, Семен Семенович.— Что такое?— Бабушка умерла.— Твоя?— Да.— И ты так горюешь?— Вырастила она меня.— Сколько же ей лет?— Девяносто семь.— Сколько? И ты так скорбишь о такой древней старушке? — Очень это удивило Семена Семеновича, и он на полном серьезе утешал осиротевшего внука.Да, он такой, Семен Семенович. Входят пионеры приветствовать съезд — стоит в президиуме и, не стыдясь всего зала, плачет, как бобер, — от умиления. А через десять минут бросает с трибуны серьезнейшие политические обвинения товарищу по работе, который когда-то в чем-то не согласился с ним.

   Антонюк не «клюнул» на вопросы о семье, о здоровье. Его сдержанность заставила Семена Семеновича насторожиться. Обидела человеческая неблагодарность. Но он умел великодушно подняться выше мелких обид. Усевшись за модернизированный стол, начал длинную — нельзя сказать, что не интересную для того, кто первый раз слышит, — лекцию об осушении и освоении болот на новом техническом и агрономическом уровне. Антонюк знал: умеет товарищ показать свою эрудицию. Но не мог не удивляться: неужели человек настолько потерял чувство меры, такта, что щеголяет своими знаниями перед ним, агрономом, да еще бесстыдно, прямо в глаза, повторяя его, Антонюка, давнишние высказывания. Очень хотелось сказать: не занимайся плагиатом, дорогой Семен Семенович, но, помня наказы жены и свое обещание, молчал, терпеливо слушал. Однако не выдержал-таки в конце концов, перебил:— В мелиорации расширяются штаты?Семен Семенович удивился — не сразу сообразил, о чем он спрашивает. Понял — рассмеялся. Не терпится узнать, что тебе предложат? Нет. Не в мелиорации. — И назвал должность, равнозначную той, которую Антонюк занимал до своего вынужденного двухлетнего отдыха. Кажется, все хорошо, но… Ивана Васильевича поразило предложение. Во-первых, это была другая область, надлежало заниматься не выращиванием технических культур, а переработкой их в готовую продукцию. Что ж, в конце концов можно, как говорится, отведать и этого хлеба, работа не менее благодарная. Но… еще одно: непосредственный начальник — Корольков. Тот самый, который так стремился первым улететь из партизанской зоны. Случайность? Да нет, Семен Семенович с Корольковым, кажется, друзья.— Корольков знает, кого ему предлагают в заместители?— А как же… Скажу больше: это его личная просьба.— Странно.— Что тебя так удивляет?— У нас с ним сложные отношения. С войны.— Что там у вас в отряде было? Бабу не поделили, что ли? — хохотнул Семен Семенович, хитро прищурив глаза под рыжеватыми, как бы выгоревшими на солнце бровями. Грубо дал понять, что знает все грехи Антонюка. Но, должно быть увидев, как посетитель изменился в лице, и зная его характер, укоризненно, по-отечески покачал головой и сказал добродушно: — Злопамятный ты человек, Иван Васильевич.— Не злопамятный. Но к Королькову не пойду.— Много потеряешь.— Что я могу потерять? Пенсию?— На пенсию твою никто не посягает, но если ты действительно хочешь работать…