Сыграли «Лявониху». Один раз наш холодный клуб согрелся — дыханием людей. Было полнехонько. Приняли на «ура». Хохотали — дрожали стены. А мне не понравилось. Собственная игра не поправилась: не такой Лявониху представляла, какую сыграла, хотя женщины ахали от восторга: «Все по правде». Но еще больше не понравился Толя в роли Глуздакова. Не его роль. Не тот типаж, не то амплуа, как говорил нам в институте актер Малиновский. Смотрела в зал на первый ряд, на лысого Сиволоба и со смехом думала: вот кому играть Глуздакова! Может, предложить? А Толя вообще не за свое дело взялся. Дарования у него актерского — ни на грош. Энтузиаст без таланта. Сказала ему это — обиделся. Вот удивительное явление! Толю за работу критикуй сколько хочешь — не обижается, отбивается, доказывает свое, но беззлобно. А сказала, что он плохой актер, даже побледнел весь, зубы показал: «Ты у нас гений! Ермолова новая!» На этой почве можно серьезно поссориться. Теперь я знаю, чем можно допечь уравновешенную, деликатную, обворожительную Марьевну: сказать, что она бездарная художница. А я убеждаюсь, что это действительно так: учит она рисованию не лучше Корнея Даниловича. Но учеников старших классов очаровала, особенно хлопцев. Красивая. Хлопцы любят красивых. А может быть, это и неплохо? Пускай хоть так развивают свой эстетический вкус. Получила от Васи письмо. Длинное, сердечное, ласковое. Признается мне в любви. «Вернувшись сюда, в горы, наедине с собой, в караулах, я почувствовал, что там, в Минске, встретил наконец то единственное счастье, без которого казнь не имеет смысла. Я встретил тебя». И так — на шести страницах. Никто еще не писал мне таких писем. И все началось сначала: заныли раны, почти уже зажившие, больно сжалось сердце. Единственный человек, который, кажется, по-настоящему полюбил… Кошмар какой-то! Вася, славный мой, напрасно это все. Если и неправда, что ты кровный брат мой, все равно ты брат и ничего, кроме дружбы, между нами быть не может. Никогда. Но что ответить, чтобы не сделать так же больно и тебе? Долго думала. День, второй. Сегодня показала Васино письмо маме. Прочитала моя дорогая мамочка — побледнела. Испугалась опять. Но теперь ее страх понятен, я и сама испугалась, когда первый раз прочитала. Для матери были бы чудовищным святотатством такие отношения между нами. Она в отчаянии сказала: «Боже мой, как мы все запутались». Сразу не придала значения этим словам. А теперь думаю о них. Кто в чем запутался? Выходит, есть еще какие-то тайны. От кого? Какие? Спросила у матери, что ответить Василю. «Напиши, что у тебя есть жених, что выходишь замуж. Чтоб он не надеялся». Удивил меня ее совет. И разозлил. «А почему я не могу написать, что он брат мой? Почему? — И тут я впала в истерику, кричала: — Почему мы лжем друг другу? Почему играем в жмурки? Столько лет скрывала тайну моего рождения! Святые грешники! Он, комбриг твой, и сейчас боится сказать правду своей семье! Герои! Обыватели! Покой свой боитесь нарушить! Не желаю брать с вас пример! Человек тянется ко мне всем сердцем, а я должна морочить ему голову? Ради чего? Нет, я напишу правду!» Странно — мама не возмутилась, не обиделась. Покорно сказала: «Напиши правду. Так будет лучше. Всем нам». Прошел еще один день, а я так до сих пор ничего не написала Василю. Кажется, начинаю понимать и маму и Ивана Васильевича. Нелегко бывает сказать иной раз правду, не зная, как ее могут принять, что она принесет близкому человеку: радость, горе? Подумаю, как может взволновать, расстроить мое письмо человека, который, возможно, стоит у страшного оружия, изо дня в день живет рядом с опасностью, — сердце стынет. Да если и не сидит он там на ракете или на атомной бомбе, все равно спокойно он это не примет: напишет отцу, — неизвестно, как напишет! — потребует объяснений; письмо прочитает Ольга Устиновна, Лада. Это же своего рода цепная реакция. Почему я должна одним махом причинить стольким людям неприятность, поссорить, столкнуть лбами. Не лучше ли одной помучиться немного — и успокоиться. В конце концов действительно все раны заживают. Да и какая это рана? Так, глупость. Недоразумение. Когда-нибудь буду рассказывать всю эту историю со смехом. Ничего писать не буду. Ничего не было. Все осталось по-прежнему. Школа, ученики, мама, Олег, которого я все-таки люблю.