— Для тебя это «картинки»! А для меня жизнь! Провокатор ты! Тебе лишь бы себя показать. Пусть скандал, только бы покрасоваться, только бы побыть на виду! Позер!Максима это ошарашило. Он сказал почти шепотом:— Дурак ты, Витя.Виктор закричал:— Конечно, я дурак! Один ты умный!Настроение было испорчено.

  У Сосновского сидел Игнатович и, по всему видно было, не собирался уходить, когда пригласили Максима. Может быть, секретари договорились, что примут главного архитектора вдвоем. Возможно, думали, что у него, как всегда, архитектурные вопросы.Максиму не понравилось присутствие свояка, но что поделаешь.Должен был сесть напротив, через столик, приставленный к большому письменному столу, за которым Сосновский что-то быстро записывал в толстый блокнот-дневник, знакомый всему партактиву; про блокнот этот шутили: «Попадешь в Лёнин синодик».Игнатович чуть снисходительно, как младшему, но, в общем, дружелюбно улыбнулся Максиму и спросил:— Ну что, борец, намерен воевать за Берег?— До последнего вздоха.Сосновский оторвался от блокнота и хохотнул.— Э-э, если пошли такие высокие слова, химики могут спать спокойно. Белый Берег у них в кармане.Игнатович сказал серьезно, явно желая оправдать свою позицию на совещании:— Думаешь, мы не разделяем твоей озабоченности? Но мы еще больше озабочены тем, что потеряем, если комбинат передадут в другой город. Что для нас дороже?— Не агитируй его, Герасим Петрович. Скажи спасибо, что своей позицией архитектор не дает тебе впасть в спячку.Максим увидел, как у Игнатовича дернулась щека, одна, потом другая, словно он катал во рту горькую пилюлю и никак не мог проглотить,— Однако с этим вопросом все. Как договорились, — Сосновский слегка хлопнул ладонями по столу и обратился к Максиму официально, с заметным нетерпением занятого человека: — Что у вас?Максим начал рассказывать о молодых строителях, у которых родилась двойня.Сосновский сразу понял, что разговор пойдет о квартире, и вздохнул. Тут случай действительно необычный. Но вот сидит секретарь горкома. Ему, как говорится, и карты в руки.— Послушайте, Карнач, а почему вам не нажать на своего председателя?— На Кислюка? Нажал.— И что?— Договорились, что... будет выделена квартира в доме речников из процентов горсовета.— Так вы пришли мне сообщить эту радостную весть? — иронически спросил Сосновский.— Потом я узнал, что квартира передается другому...— Кому?Максим набрал воздуха, взглянул на Игнатовича, присутствие которого было сейчас совершенно нежелательно.— Вашему сыну.Игнатович смущенно опустил глаза, как будто это относилось к нему.А Сосновский некоторое время с любопытством смотрел на человека, который попросился на прием, чтоб сказать ему такую вещь. Максим не выдержал, отвел взгляд. Потом жалел: не успел разглядеть, что было в глазах у Леонида Миновича. Потому что через минуту Сосновский наклонился над столом, будто собираясь боднуть кого-то. Сквозь мягкие, как у ребенка, седые и уже сильно поредевшие волосы видно было, как наливается кровью темя.Наступила неловкая пауза.Наконец Игнатович поднял на Максима глаза и взглядом выразил осуждение: «Дурень ты бестактный. Ты что, не мог прийти ко мне?»Максим подумал: «А в самом деле, почему я не пошел к Герасиму? Почему даже мысли не явилось рассказать об этом ему? Двадцать лет дружили!» — И ему стало грустно и больно, и донкихотство это показалось неуместным. Стало неловко перед Сосновским, которого он искренне уважает. Однако же не попросишь прощения. Смешно было бы.