— Вот вам списки тех, кто получит квартиры до конца года, если ваш Алейник не подведет. Нате. Садитесь. И вычеркните своей рукой. Кого хотите. Того, чей дом вы сносите. Инвалида. Только сами пойдите и растолкуйте. Сами!Максим знал, что Кислюка можно взять не спором, не криком, а уверенным спокойствием — метод испытанный.— Павел Павлович, ей-богу, это несерьезно для председателя исполкома. Я знаю вас, вы знаете меня. И если я пришел к убеждению, что квартиру Даниловым дать надо, я не остановлюсь на разговоре с вами. Мы потратим много энергии, которая нужна нам на другие дела.Председатель смягчился, однако ничего не обещал. А в конце дня позвонил сам, сообщил:— Добрые соседи выявили одного жулика, который подсунул справку, что у него туберкулез, открытая форма, а он, кроме как насморком да корью в детстве, никогда ничем не болел. Прокуратура займется тем, как из тубдиспансера выплывают такие справки. Ловкача этого квартиры лишаем. Вашим двойняшкам повезло.— Двойняшки не мои, Павел Павлович. У них есть отец, — засмеялся Максим.Кислюк тоже захохотал, чувствовалось, доволен, рад, что нашлась возможность устроить семью Даниловых.В общежитии девчата, обрадованные не меньше, чем Галя, которая даже расплакалась, вмиг (откуда только взялась!) выставили бутылку портвейна и заставили Максима выпить за детей, за их счастье. Пригласили в крестные отцы. Одна хохотунья сказала, что ей очень нравится такой кум, она тайком от родителей-комсомольцев повезет детей крестить. Не побоится он поехать с ней?Максим считал, что сделал доброе дело, и скоро забыл о нем, хватало других забот.И вот история эта снова всплыла и обернулась другой стороной, довольно неприглядной.С ходу, не дойдя до стола, на середине кабинета Максим спросил Кислюка:— Что с квартирой для Даниловых?Председатель, взглянув, кто вошел, снова углубился в бумаги и на заданный в упор вопрос даже не поднял головы.— Поставили в список на заселение в следующем году. Решим по результатам первого квартала...— Даниловым предназначалась квартира в доме, который сдается до Нового года.— Товарищ Карнач! Никому ничего не предназначается, пока нет решения исполкома. Было такое решение? Голосовали вы за него?— А ваше слово?— Кому я давал слово?— Мне.— Я сказал о возможном варианте. Не получилось. Сколько у вас бывает вариантов?..— Павел Павлович. Я все знаю.— Что вы знаете? — перелистывая бумаги и по-прежнему не поднимая головы, на удивление спокойно для разговора о квартире спросил Кислюк.— Кому отдается квартира...Председатель выдал свое раздражение, повысив голос:— Какая квартира? Номер?— Павел Павлович. Я не с улицы пришел. Я работаю в горсовете.— Ну и что? — снова будто бы равнодушно, как бы забавляясь, спросил Кислюк.— Мы с вами в одной партийной организации.— Ну и что?Максим кипел. Огромным напряжением воли сдерживал себя, зная, что если сорвется, то скажет такое, после чего вместе работать станет невозможно, придется тут же подавать заявление об уходе. А это будет обидно, потому что с Кислюком при всех его человеческих слабостях (у кого их нет!) можно работать.Однако все же голос его угрожающе зазвенел:— А то, что, может быть, на ваш взгляд, вы приняли мудрое решение. А я считаю это, мягко говоря, непорядочным. И скажу на партийном собрании. И еще кое-где...Кислюк наконец оторвался от бумаг, поднял голову, откинулся на спинку кресла, как бы ища опоры. Нашел ее и посмотрел на Максима удивленно, но не растерянно, уверенно, смело, без того чувства неловкости, которое явно заметно было, когда он боялся поднять глаза от бумаг.