— А муж у меня зачем? — без улыбки ответила Нина Ивановна на его вопрос о картошке, все еще настороженная и испуганная.— Бедный Макоед? Да и все мы, мужчины. Возвращается матриархат.— По-моему, это вам хочется вернуть матриархат, чтоб еще больше работы взвалить на наши слабые плечи.Нине Ивановне не терпелось поскорей перейти от галантной болтовни к более серьезному разговору, который, может быть, прояснил бы ее положение.— Какие новости в архитектуре, Максим?— Нина Ивановна, богиня моя, все новости должны быть у вас, теоретиков. А нам, практикам, некогда полистать журнал. Сегодня один бородатый тип потребовал, чтоб я пошел показал, где ему поставить уборную, простите.Роза, недавно приобщившаяся к архитектуре, любила разговоры на специальные темы и слушала, разинув рот, но уборная ее опять рассмешила.— А высокому функционалисту пришла идея надстроить николаевскую казарму на Ветряной. Можешь представить, какой шедевр мы возвели бы.У Нины Ивановны немного отлегло от сердца: нет, кажется, он по-прежнему занят своей работой.— Твой гениальный Макоед тоже не нашел другого места, как площадка напротив Лесной, чтоб посадить общежитие института. Еще один шедевр!Нина Ивановна засмеялась, почти уже успокоенная; сарказм по отношению к мужу ее не задел.Но тут же неожиданно Максим нанес чуть ли не смертельный удар.— Надоела мне до чертиков эта нервотрепка. Завидую вам. Чистая наука. Безгрешные юные души.— Так переходите к нам! — весело предложила Роза. — Вас с распростертыми объятиями примут.Не ведало наивное существо, что в один миг превратилось из лучшего друга и слуги во врага своей покровительницы. Но Нина Ивановна не испепелила ее взглядом: боялась взглянуть, чтоб не выдать себя.— Открой лучше, Максим, нам, бабам, секрет своей молодости. Гляжу на тебя и дивлюсь: при такой цыганской черноте ни одного седого волоса.— Не сплю на чужих подушках.Роза сползла под стол.— Не думаю, что мой Макоед спит, — без улыбки ответила Нина Ивановна.— Макоеду ты часто мылишь голову, вот и полысел.Нина Ивановна засмеялась, хотя на сердце было пусто и холодно.Роза кудахтала от смеха.Заведующая кафедрой упрекнула лаборантку.— Роза, вы — что малое дитя.Та вмиг умолкла, испугалась: почему вдруг на «вы»?Резко зазвенел электрический звонок. Над головой и где-то далеко в коридоре затопали, загрохотали, даже стакан звякнул о графин. Максим поморщился: легкие железобетонные конструкции непригодны для зданий, где собирается столько людей, все дрожит, над головой грохот, будто танки идут. В старом корпусе Минского политехнического, где он учился, ничего подобного не было.

  Вадима Кулагина он нашел, когда окончился перерыв и студенты собрались в аудитории. Тот неохотно принял приглашение выйти поговорить — не хочет пропускать лекцию.Максим, глубоко скрыв сарказм, сказал совершенно серьезно:— Приятно видеть студента, который не пропускает ни одной лекции.Попал в цель — друзья Вадима весело засмеялись.Юноша был уверен, что его ведут в деканат, поэтому держал себя несколько нахально. Удивился, когда Максим предложил выйти на улицу. Удивился и... испугался. Максим простил ему нахальство, в его возрасте многие ведут себя так, это глупая мальчишеская форма утверждения своего «я», своей независимости. Сам он, правда, таким не был, потому что до института армия и война уже воспитали в нем чувство собственного достоинства. Но ни на войне, когда каждый день смотрели смерти в глаза, ни теперь, в мирной жизни, Максим никому не прощал трусости. Поэтому, увидев, что Кулагин испугался, сразу настроился против него.