— Он не хочет жениться? — шепотом спросил Максим.Но Вере показалось, что он говорит слишком громко, она испуганно взглянула на дверь, хотя голоса родителей, ребят доносились откуда-то с кухни.Максим взял ее за руку, усадил на диван, сам сел на стул напротив, лицом к лицу, как врач перед больной.— Это тот каштановый красавец?Карнач читал на старших курсах теорию архитектурной композиции и несколько раз встречал Веру с высоким красивым студентом. Еще тогда он подумал, что у Шугачевой недурной вкус, хотя, правда, и сама она девушка привлекательная — в мать, разве что ростом маловата, особенно рядом со своим другом.Вера кивнула: он.— Не хочет жениться?— Нет, он хочет... Вадим... Он хороший. Но родители... Отец его сказал: женишься, забудь дорогу в мой дом. А он любит их и не может.,.— Кто его отец?— Он живет в Минске. В Госплане, кажется, работает.— Считай, полбеды с плеч. С плановиками я здорово умею разговаривать. Они ведь должны все планировать. Свадьбы в том числе. Определи меня доверенным лицом, и я все улажу. Договорились?— Договорились, — уже чуть веселей улыбнулась Вера и, как бы поверив, что есть какой-то выход, спасение, горячо зашептала, все еще опасливо поглядывая на дверь: — Дядя Максим, всю жизнь буду вам благодарна...— На всю жизнь зарока не давай, дитя мое. Жизнь — дело долгое и сложное. Я одного друга сколько лет благодарил, а теперь проклинаю его услугу. То, что когда-то было добром, стало злом.— Вам причинили зло? — сочувственно и встревоженно спросила девушка, готовая, в свою очередь, броситься на помощь.Но за дверью загремел Шугачев:— Максим! Где ты? Картошка стынет!Полина смотрела на него, как смотрят на профессора, который только что выслушал ребенка, болезнь которого непонятна и потому страшна для матери. Но «профессор» уверенно поставил диагноз, знает, что смертельной опасности нет, что болезнь не так трудно вылечить, и потому улыбнулся матери весело, бодро: ничего, мол, страшного. И... Полина поверила ему, у нее отлегло от сердца, она успокоенно вздохнула и еще более заботливо стала хлопотать у стола, заставленного по-крестьянски простой, но очень аппетитной закуской — огурцы, капуста, селедка, грибки, жареное сало с домашней колбаской, картошка, над которой поднимался столб пара.— Что вам еще, мужички?— Вот теперь я понимаю, отчего пухнет Шугачев. Гляди, можно подумать, что он арбуз проглотил.Поля засмеялась не столько, должно быть, над бородатой шуткой, сколько потому, что на душе стало легче.Шугачев между тем разлил коньяк, понюхал.— Божественный аромат! Пьют же люди! А я на «сучок» только, да и то разве что на троих, могу разориться.— Витя! Как не стыдно ныть.— Ладно. Не перевоспитывай ты меня. Поздно. Поехали. За то, чтоб не случилось того, чего боюсь.— А чего ты боишься? — встревожилась Поля.— Ты знаешь, что сегодня отмочил этот типус? — хрустя огурцом, прошамкал Шугачев. — Он отвел свою кандидатуру в горком.— Ну и что? — пожала плечами Поля; ей это не казалось чем-то особенным, прежде, когда учительствовала, она всегда отводила себя на всех выборах, потому что на общественную работу у нее не хватало времени.— Ну и что? — повторил Полины слова Максим, причем так же искренне и серьезно,Шугачев бросил на стол вилку и даже подскочил.— Когда такой вопрос задает моя жена, так для нее нет разницы между школьным месткомом и горкомом партии. А когда ты прикидываешься наивненьким, это меня возмущает.