— А что, если я это сделаю сейчас?Полина благодарно улыбнулась.На его стук в дверь Вера ответила не сразу. Через минуту открыла и как будто удивилась, хотя, конечно, слышала его голос.— Вы? Простите. А я думала, Катька дразнится. Все не дает покоя.— Добрый вечер, Вера.— Добрый вечер.— Можно войти?— Пожалуйста.Следом за ним вошла и Катька.Вера взяла сестру за воротник и довольно невежливо выставила за дверь, повернула ключ.Катька протестовала, стучала в дверь кулачками. Но вскоре затихла — мать молча увела ее на кухню.Вера, видно, лежала до его прихода, потому что покрывало и подушка на диване были смяты. Там же валялась раскрытая книжка. На столе к чертежной доске приколот чистый лист ватмана.Максим поднял с дивана книгу. «Дым» Тургенева.Вера опустила глаза, как будто ее застали за чем-то недозволенным.Максим подошел, положил руку на ее острое плечико. Девушка съежилась и еще ниже опустила голову.— Вера! С самого твоего детства мы с тобой друзья. Правда?Она чуть заметно кивнула.— Мне будет горько, если с твоим повзрослением придет конец нашей дружбе. Это не самое лучшее — запираться от близких, от друзей.— Я запираюсь от Катерины.— Вера, не хитри. Посмотри мне в глаза.Она подняла голову, посмотрела на него, попыталась улыбнуться.— Боже мой! Что с тобой?!— А что? — испугалась Вера.— Почему столько печали? Из-за чего? Какая беда стряслась?Ясная, прозрачно-лазурная глубина вмиг затуманилась слезами. Девушка прижала к глазам пальцы, будто испугавшись, что слезы вот-вот брызнут фонтаном.— Что случилось, Верунька? — тихо, очень ласково и мягко спросил Максим. И девушка, уткнувшись лицом ему в грудь, прошептала:— Беда, дядя Максим.Он не спросил, какая беда. Не спугнуть бы этого птенчика. Ждал. Раз начала, доскажет. Да, нелегко ей было решиться на такое признание, хотя, наверно, скрывать было еще тяжелей. Надо было преодолеть и страх, и стыд.Снизу глянула ему в лицо уже сухими и горячими до лихорадочного блеска глазами.— А вы... вы не скажете нашим?— Ты же знаешь, я из разговорчивых, но умею и молчать.Вера поднялась на цыпочки, должно быть, хотела дотянуться до уха, не дотянулась, прижалась к шее и не прошептала, нет, Максим не услышал — почувствовал кожей, сонной артерией, как из горячих губ ее вырвались слова:— У меня... будет... ребенок...Так просто было догадаться! Какая еще могла случиться беда с восемнадцатилетней девушкой? Но — странно! — если б у Максима были не минуты, а часы и дни на размышления о Вериной тайне, он, вне всякого сомнения, припомнил бы сто человеческих бед, но об этой не подумал бы, как, наверно, не подумала и мать. Он знал Веру с пеленок, и она все еще оставалась в его представлении ребенком, девочкой.Максима охватило странное чувство — какой-то страх перед ответственностью за чужую судьбу. Он испытывал его разве что на войне, когда вел разведчиков в тыл врага. Сразу отступили собственные беды, показались мелкими и ничтожными по сравнению с тем, что переживало это юное, беспомощное существо. Можно себе представить, как у нее наболело, если она отважилась признаться ему, мужчине чуть ли не в три раза старше ее.Вера отступила на шаг и смотрела на него с надеждой и страхом. Он понял, что даже секундная его растерянность может еще больше испугать ее и потушить последний огонек надежды на благополучный, достойный выход из такого положения.