Я принес замполиту сочиненное мною и напечатанное Женей на машинке очередное донесение. Писать их стало тяжело: нет боев, мирная учеба людей, давно обученных боевым огнем. Как игра. Приходится действительно сочинять — расписывать малозначащие факты.Просматривая мои фантазии, вычеркивая высокие ноты, что делал редко, Тужников протянул мне рапорт Савченко.— На, читай. И завидуй. Командир — за. Скоро я тебя назначу на новую должность.Я встрепенулся: что еще за новости? Никакой другой должности мне не надо! Эту люблю.— Знаешь, на какую?— На какую?— Начальником детских ясель. Как раз для тебя служба. Слезки будешь им утирать, как их мамам утираешь. Сказочки рассказывать... Сочинять ты умеешь...Тужников нередко шутил грубовато, однако я свыкся, не обращал внимания. Но эта шутка обидела. Как только удержался, чтобы не ответить майору непочтительно? И на Колбенко обиделся: когда пожаловался ему, он захохотал. Что тут смешного?Возможно, именно тужниковская «шуточка» настроила меня на полный протест в решении нелегкой задачи — кого пригласить в театр. Нет, не черноокую польку! А «купанную в молоке финку», как о ней сказал однажды сам Кузаев. Лику Иванистову! Никто не скажет, что у меня плохой вкус. Завидовать будут. И пусть завидуют! Даже если потом Тужников и пошутит вроде того, как с яслями, бог с ним, за такую девушку можно любую шутку вытерпеть.Была еще одна причина. Неделю назад Лика получила письмо от отца. С какой радостью она сообщила мне о нем. По телефону. А когда я пришел на батарею, прямо у дальномера, в присутствии Данилова и Масловского, совсем по-деревенски, не стесняясь, достала письмо, спрятанное на груди, и, пунцовая от радости, протянула мне. Я понял, зачем она так «гласно» показала мне письмо — чтобы я сказал Зуброву. С капитаном у меня хорошие отношения. Он любит историю, и я люблю, и мы как бы соревнуемся, кто знает больше исторических фактов. Часто спорим, толкуя их каждый по-своему. Споры наши любит любознательный Кузаев, сам подбивает на них за обедом или ужином: «Что-то историки молчат» — или: «А что сказал бы на это Кутузов? А ну, историки!»В спорах я нередко звал в арбитры эрудита Шаховского. Зубров его авторитет не признавал:«Не марксистские у него трактовки».«Он же наш институт окончил».«Власов нашу военную академию кончал».Такие сравнения, брошенные Зубровым как бы походя, между прочим, странно смущали, я не знал, что ответить на них. Это не позиции войск Петра I и Карла XII под Полтавой, предмет наших споров.Зубров мог и не так смутить.«О чем девчата еще говорят, кроме того, что ты пишешь в донесении?»«О женихах».Без удивления, без неудовольствия, как бы в шутку:«Будешь дипломатом. Только не советским».Как обухом по голове.Реакция капитана на мое, естественно, радостное сообщение о письме отца Иванистовой, о том, что он — полковник инженерных войск на Первом Белорусском, тоже смутила и ошеломила:«И ты?! Смотри ты, конспиратор! От меня таился. Обскачи любителей клубнички. Желаю успеха».«В чем?»«Не прикидывайся ягненком, Шиянок. В этом деле все мы — коты. Не посрами род мужской. Финночка-малиночка. Играет недотрогу. Но это ненадолго».Оскорбился я — за Лику, за себя. Но возмутиться не посмел. А потом три дня ходил как оплеванный. Противен был сам себе.Возможно, и зубровская «шутка» повлияла на мой выбор, кого пригласить в театр.