Конечно, сначала я заглянул к командиру батареи. Данилов удивился моему приходу в конце дня. Сам он собирался на КП дивизиона: Кузаев оставлял его вместо себя.— Что тебя принесло?— Заберу у тебя бойца. На вечер.— Куда?— В театр.— В театр? — Нет, Данилов не удивился, он как-то сразу подозрительно насторожился: — Кого тебе дать?— Я сам выбрал.— Сам? Кого?— Иванистову.— Лику?С непонятной ревностью я подумал: «Для него она — Лика. О Саша! Сейчас ты будешь возражать. Но я опережу тебя».— Командир приказал взять самую красивую девушку.— Ты считаешь ее самой красивой?Голос странно приглушен — чуть ли не до шепота, но в приглушенности его я уловил что-то незнакомое, чего у самого голосистого командира, хорошего певца еще не слышал. Что это? Затаенная угроза? Цыганский гнев?— А ты не считаешь?В потемках барака всмотрелся ему в лицо и... кажется, отступил, испуганный. Глаза его горели как у ночного хищника, а смуглые скулы неровно и некрасиво напряглись, будто он набил рот неразжеванными яблоками.— Для меня она — как все другие. Боец! Номер дальномера!Врешь, цыган! Почему ты забегал по тесной комнате, как тигр в клетке? И вдруг зло выругался.Неожиданная и грубая брань удивила, ошеломила.— Ты на кого так?— На кого? На кого? — Данилов слепым танком двинул на меня, готовый, кажется, сбить с ног. — На вас, штабных крыс! Довоевались! Обабились! По театрам разгуливаете!Первый раз за всю войну выпало такое счастье — сходить в театр, а он, умный офицер, протестует. Я тоже разозлился:— Разгуливаем? Х-ха! Кто когда в нем был — в театре? Думай, что говоришь, Саша. Люди услышат.Но слова мои не укротили его, а, пожалуй, еще больше разъярили. Голос сделался совсем глухим, как сквозь стену, но не менее гневным:— Твой «стрелочник»... твой вонючий князь!.. — Ну, это уж слишком! — И этот... барабанщик, моралист... — не обошел и Тужникова. — И вождь твой... Кто из вас подумал пригласить хотя бы одного командира батареи, взвода? Ни один не приглашен. Ни один! Я звонил Савченко, Антонову... А штаб весь идет!«Неужели ты разошелся из-за того, что не приглашен? — подумал я. — Нет! Ты не из тех. Не крути, цыган!»— Да еще дай им девчат покрасивее...«Вот это ближе к истине. Выдаешь ты себя, Данилов».— А я — сохраняй полную боевую готовность...— Из-за отсутствия дальномерщицы в осеннюю ночь батарея утратит боевую готовность?Данилов словно споткнулся, остановился, всмотрелся в меня. Послал далеко-далеко...— Пошел ты!.. Меня оставляют вместо командира дивизиона...— Не бойся. Налета не будет. В такую пасмурную ночь...— Я боюсь? Я боюсь?! — Скрипнул зубами. — Да вы все в штаны наложите, пока я вздрогну хоть раз. Стратеги дерьмовые! Не будет! Получил данные из ставки Гитлера? За выход Финляндии из войны немцы шалеют, готовы укусить где хочешь. В любую ночь. ДБ{8} могут прийти из Прибалтики, из самой Германии...«Боишься ответственности? Нет. И тут не верю. В любой другой ситуации остаться вместо командира дивизиона ты посчитал бы почетом. Парень ты самолюбивый. Все-таки — Лика».Убежденность в этой догадке встревожила меня. Непонятно почему, но стало боязно и за Лику, и за него, Алеко: не дай бог, закипит у него цыганская кровь — наломает дров; как отец его. Переключусь на Таню Балашову. Хорошенькая же кнопочка. И веселая. Можно только представить, сколько подарю ей радости. А сколько потом она выдумает самых невероятных историй и о театре... и о моем отношении к ней! Последнее как раз и сдержало: Таня может насочинять такого, что не оберешься, как от репья.