— Слаб наш Потап. Придется и его погнать. — Она сказала это так, как будто судьба Мохнача зависела от нее одной. Лемяшевич удивился. Не так давно, в день своего приезда в Криницы, он слышал от неё совсем другой отзыв о председателе — она хвалила Мохнача, возражала дочке, когда та сказала, что народ его не любит.Что же между ними произошло за эти два месяца? Опять-таки загадка. Заинтригованный, Лемяшевич хотел было напомнить ей её прежние слова, но Аксинья Федосовна опять зашептала:— Пока чувствовал свою силу, вон как держался! Еще бы, хозяин, власть! Что ему правление! А почувствовал слабость — вишь, как завертелся… не узнать. Прямо-таки артист… «Товарищи, товарищи…» Мы все товарищи, когда хорошо работаем… А не умеешь работать, так какой ты нам товарищ? И нечего тебе перед народом хвостом вертеть. Мы тебя насквозь видим…Лемяшевича удивила проницательность этой женщины. Она первая разгадала причину внезапной перемены Мохнача, и разгадала почти точно. Великое движение за укрепление колхозных кадров заставило этого человека, как и многих других, ему подобных, впервые критически взглянуть на себя, на свою деятельность, на результат своей работы. Взглянул — и увидел, что не отвечает он тем требованиям, какие предъявляются к председателю колхоза. Но сознание, что теперь, потеряв должность, нелегко будет получить другую такую же, или, может быть, даже искреннее убеждение, что он может стать лучше, может «подтянуться», заставляет его держаться за место. Лемяшевич вспомнил рассказ Сергея Костянка про главного механика МТС, как тот кричал: «Я — практик!» Несомненно, Мохнач тоже из породы Барановых, только выдержки у него больше и «техника» иная, более хитрая и сложная, Аксинья Федосовна решительно выступила против одного предложения председателя. Мохнач надумал значительно повысить для служащих плату за пользование электроэнергией. Обосновывал он это тем, что учителя, медработники, служащие МТС больше тратят энергии, так как у них не по одной-две, а по нескольку лампочек и только у них есть электроприборы.— Так пускай платят за колхозное добро. А кто считает, что много, пускай счётчик ставит — будем по счётчику брать… А как же? Чтоб порядок был, как в городе… Все это — колхозная копейка… А колхозная копейка — наша копейка, товарищи…Лемяшевич тоже считал, что по сути это правильно, только, пожалуй, Мохнач назвал слишком большую цифру. Он видел, что и члены правления, сидевшие рядом, склонны поддержать это предложение. Но тут тяжело повернулась его соседка слева, Аксинья Федосовна, и, задев его локтем, встала.— Нет! Неправильно! Копеечники мы после этого! У нас тысячи пропадают — мимо проходим и не видим. А тут нашли, за чей счёт кассу пополнять… Эх, вы! — Она повернулась к сидевшим и укоризненно покачала головой. — С кого мы хотим драть эти несчастные копейки? С учителя, который глаза слепит над тетрадками наших детей, который в люди наших детей выводит.— Ничего, заплатят… Они тысячи загребают! — крикнул задорный голос в задних рядах.— Со служащих МТС? Которые нашу землю обрабатывают…— Землю трактористы обрабатывают! — отозвался тот же голос.Аксинья Федосовна на миг умолкла, поднялась на носки и, оглянувшись на задние ряды, сурово спросила:— Кто это там такой умник? Не тот ли, что семнадцать трудодней за год выработал?Колхозники засмеялись, зашевелились. В комнате почувствовалось оживление: народ любит, когда спорят.