— Товарищ Жданко, — перебил его Бородка, — у нас сейчас горячая пора: уборка, хлебопоставки и сев озимых. И по всем этим кампаниям наш район не на первом месте. Никакой самый сверхвыдающийся номер газеты не поможет нам выйти в передовые.— Вот как! — Редактор надел очки и внимательно посмотрел на секретаря. — А уполномоченные помогут?— Мы должны использовать все средства, организационные и пропагандистские, — ловко исправил свою ошибку Бородка и, взглянув на часы, снова занялся подписыванием бумаг.Жданко помолчал, потом встал и решительно произнес:— Хорошо, я поеду. Но заявляю вам: вы не правы… И вообще… Не нравится мне стиль… нашей работы.Он явно хотел сказать «вашей», но не хватило решимости, и он сказал «нашей». Подождал, что ответит Бородка, но тот даже и не глянул. Это равнодушие, невнимание секретаря оскорбило молодого редактора. Он покраснел и хотел сказать что-то еще, но, взглянув на Волотовича, который ласково улыбался ему, тоже ответил виноватой улыбкой и вышел.— Не везет нам на редакторов. Чистоплюй! — сказал Бородка, когда за Жданко закрылась дверь.Волотович снял очки, положил их на стол.— А знаешь, он прав. Не нравится и мне стиль нашей работы… вернее говоря — твоей…Бородка быстро вскинул голову, блеснул удивленным взглядом.— Ты что?— Вот видишь, как тебя задело, что я, председатель райисполкома, член бюро, вдруг решился сказать тебе об этом.— Да нет, ничего… Критикуй, пожалуйста… если тебе пришла такая охота. — И Бородка снова взялся за бумаги.Волотович с минуту молча разглядывал его.— Давишь ты, Артем, своим авторитетом людей, глушишь их инициативу.Бородка энергичным движением отодвинул бумаги и откинулся на спинку стула, лицо его стало сурово и непривлекательно: от углов рта пролегли тяжелые складки, и щеки как будто обвисли.— Так… так, старик, давай…— На словах ты — за критику. А по сути в районе право на критику имеешь ты один, ты захватил на нее монополию…— Гм… Интересно…— Ты безжалостно и часто бестактно критикуешь и разносишь всех и каждого, но никто не отважился критиковать тебя…— Чепуха. Ты и то вот отважился…Волотович умолк и укоризненно, с обидой посмотрел Бородке в глаза, в которых снова прыгали насмешливые искорки.— Да, ты пользуешься моей слабостью. Вернее говоря, тем ненормальным положением, в котором у нас подчас оказываются председатели исполкома… Хозяин в районе секретарь, а председатель… он или становится тенью секретаря, исполнителем его воли, или, если ему такая роль не по душе, должен начать борьбу с ним. Когда я приехал, у тебя был уже немалый авторитет. Ты был хозяином района. А я никогда ни с кем не воевал ни за власть, ни за первое место… Я добросовестно выполнял свои обязанности…Бородка навалился грудью на стол, вытянул руки во всю длину, сцепив пальцы позади письменного прибора, лицо его покраснело, как будто он пытался сдвинуть этот прибор с места и никак не мог.— А я что — недобросовестно? — спросил он злым приглушенным голосом. — Я шесть лет на своих плечах район тащу!Волотович тоже разволновался, хотя и сдерживал себя.— И куда ты его вытащил? — тихо спросил он, и вдруг в голосе его прорвалось возмущение. — Куда? Чем можем мы похвастаться сейчас, когда партия вот как ставит вопрос? Семьюстами литрами молока с коровы?— Ах, вот оно что! — Бородка, как бы почувствовал облегчение, опять откинулся на спинку стула и застучал ногтями по настольному стеклу. — Ты решил перестраховаться? Снять с себя ответственность? А я не боюсь!