Грот, который бесцеремонно совал нос даже в кухонные кастрюли, в бочки в погребе, ни разу не открыл двери моей комнаты. Это правда. В этом он был джентльмен.ью и страхом отворяла я окно. А потом стояла в коридоре и слушала… Когда он заберется… И боялась, как бы в темноте не наделал шума. Он влез очень осторожно, я услышала только, как скрипнула нечаянно задетая кровать. Потом я долго еще стояла, затем сидела на кухне, думала, что делать дальше. Отец не сказал, можно мне заходить в комнату или нельзя. Может быть, человека надо накормить? В конце концов я решительно вошла. Увидела, что одеяло и простыня лежат на моей кровати. Заглянула за нее.Человек был длинный, худой, бородатый. Такой длинный, что, если бы он вытянулся, ноги его, наверное, выглядывали бы из-за кровати. Поэтому он согнул их, и острые колени поднимались чуть ли не выше моей постели, Глаза его блеснули настороженно и подозрительно. Он лежал в ватнике, в сапогах и держал руку за пазухой, Я спросила шепотом:«Принести вам поужинать?»Он прикрыл ладонью губы и покачал головой: нет.Но я все-таки принесла ему кусок хлеба с маслом, чаю и еще что-то… Я нарочно ходила шумно, как обычно, хлопала дверьми. Может быть, из-за этого он сердито посмотрел на меня и опять прикрыл рот рукой.Когда ровно без четверти одиннадцать (даже самая интересная партия откладывалась, так был пунктуален Грот) отец спустился сверху, я сообщила, что он здесь. Отец ответил на диво спокойно, как будто речь шла о самых обыкновенных вещах: «Хорошо, дочка». Я спросила, где мне спать. «Где хочешь, только бы Грот ничего не заметил».Пока немец чистил зубы, умывался, я у себя в комнате перекладывала белье, нарочно оставив дверь слегка приоткрытой.Я легла в маминой спальне. Но не могла уснуть чуть не до утра. Все думала, думала… Радовалась. И боялась. За отца. За этого человека. Кто он такой? Откуда? Может быть, только что прилетел из Москвы? А больше всего я думала об отце. И ей-богу, никогда так его не любила, как в ту ночь. Показался он мне таким героем, таким мужественным, умным, самым главным подпольщиком в нашем городе. Наивно. Но мне казалось, что про папу знают в Москве… Сам Сталин знает… Может быть, и человек этот от Сталина? Я думала о маме. Если б она увидела, что мы с папой делаем, она больше не попрекала бы: «Мягкотелый интеллигент дореволюционной закваски! Не порти мне дочери своим слюнявым гуманизмом! Не те времена!» Мама у меня была решительная. Она еще в гражданскую с бронепоездом поехала. Сердилась, что я боюсь крови. Заставляла меня делать самую черную работу. Из-за этого они даже ссорились иногда, папа и мама… Много я передумала… Хорошо мне запомнилась та ночь. Есть такие дни и ночи, которые запоминаются, стоят в памяти и светят, как маяки. Правда? Все остальные сливаются в один поток и плывут, как мутная река. Вода меняется, а все равно такая же…Спала я каких-нибудь два часа. Проснулась раньше всех. Грот ровно в семь спустился в ванную, а я уже «прибирала» свою комнату, громко распевая. За завтраком немец сказал: «У вас хорошее настроение, фрейлейн Софа. А у меня дурное, От свечки болит голова».Папа молчал. Когда уходил на работу, поцеловал меня в лоб.«Опыт у тебя есть. Смотри».Пришла Маша с покупками, промокшая, шумная, веселая. Крикнула из коридора:— Кирилл Васильевич! «Беломора» нет. Купила «Казбек». Ругать не будете?