Анох взял положенную на стол Карначом бумажку, прочитал, хмыкнул.— Карнач, ты так заботишься о будущем города, как будто собираешься прожить сто лет.Вот она, вся философия мещанина! Что на нее ответить?— Знаешь, Анох, больше всего я боюсь умереть, пока ты заведуешь коммунальным отделом. Говорят, в похоронном бюро берут взятки за место на кладбище. А я не накопил еще на свои похороны...Толстый, краснолицый, на вид флегматичный коммунальщик подскочил, как мяч.— Не повторяй бабских сплетен! Болтуны безответственные! Павел Павлович! Я попрошу Марушову, чтоб она притянула за поклеп...— Куда? На кладбище? — мрачно и зло пошутил Максим.Кислюк усмехнулся, усмешкой этой посадил Аноха на место.— Не горячись, Григорий Антонович. Я не в первый раз слышу эту сплетню. Нет дыма без огня. Проверь. Ведь, если что, полетят наши с тобой головы.— Да проверял, Павел Павлович. Предупреждал...— ...чтоб брали более осторожно, — язвительно подсказал Максим.— Ты что это, — сделал страшные глаза Анох. — Так ты и обо мне?.. Да я тебя!..— Пожалей, дяденька, — издевательски взмолился Максим. А сам подумал: «Ну зачем тебе задираться еще с Анохом?»Председатель был в хорошем настроении. Моложе их по возрасту, он, может быть, впервые почувствовал себя старше, умнее или, во всяком случае, рассудительнее.— Перестаньте, пожалуйста, — попросил он. — Ей-богу, как петухи.— Павел Павлович, я такого оскорбления не прощу. Я сегодня же напишу в партбюро. Что у нас за атмосфера!— Если мы из-за каждого замечания начнем писать...— Какое ж это замечание? Какое замечание? — тонким, плаксивым голосом воскликнул Анох и в самом деле достал носовой платок, высморкался.Максим едва удерживался от смеха. Кислюк мигнул ему, чтоб он молчал. Может быть, Анох заметил, потому что вдруг встал с оскорбленным видом и, ничего не сказав, направился к двери.Кислюк произнес вслух то же самое, что минуту назад Максим говорил сам себе:— На черта вам задираться с Анохом? Мало вам градостроительных стычек с ним?— А надо ли нам быть такими добренькими? Что, если посмотреть под другим углом? Может быть, мы с вами спасаем его, старого дурака? В городе давно ходят такие разговоры. Стыдно слушать. Поручим бы вы органам проверить.— Это называется капать на самого себя.— Иногда бывает полезно капнуть и на себя. Это как душ.— Чтоб подстраховаться?— Даже такая цель не всегда низка. Но главное — чтоб помочь людям. И делу. Самая большая беда, что перед тем, как принять решение по сложному вопросу, мы подчас мало думаем о последствиях, пускай и далеких, для других, для общества, и много думаем о том, не повредит ли это сегодня нашей карьере. Вы читали постановление ЦК о застройке второго диаметра Минска?— Читал, разумеется, — удивился Кислюк.— Скажите Игнатовичу, что сносом казармы, которая для вас мелочь, реконструкцией Ветряной я спасаю его и вас от подобного постановления, пускай не такого громкого по резонансу, масштабы не те, но все же...Кислюк нахмурился.— Больно вы самоуверенны, Карнач. — И сунул незавизированный проект постановления в папку с надписью «На исполком».

  О разговоре своем с Карначом Кислюк в тот же день рассказал Игнатовичу. Думал, что того возмутит упорство архитектора. И был изумлен, когда Игнатович довольно потер руки и весело воскликнул:— Ай да Карнач! Ай да чертов сын!