В приемной были люди, и Галина Владимировна попросила вежливо, но официально позвонить через пятнадцать минут. Скоро у Игнатовича начнется совещание и приемная опустеет. Но не на это она надеялась в тот момент, на другое — он обидится и больше не позвонит.А он позвонил. В приемной было пусто. Она попыталась отказаться:— У Герасима Петровича совещание. Я не могу уйти, пока оно не кончится. А потом я не успею переодеться.— Плюньте на все совещания. Один раз. Я отвезу вас на машине. Домой. И назад. Ровно в половине шестого буду у вас.Она задохнулась от страха и... радости. Шепотом попросила:— Не поднимайтесь, пожалуйста. Я сама выйду.Зимний день короток. Было уже темно. Но на тихой улице под голыми каштанами горели яркие фонари,Максим знал, что Галина Владимировна будет озираться, как новичок преступник, и поставил свой «Москвич» подальше от здания горкома. Встретил ее пешком, как бы случайно.В машине она села на заднее сиденье. Он улыбнулся этой наивной уловке — в театр пойти отважилась, а в машине садится подальше — и, повернув зеркальце так, чтоб видеть ее лицо, включил свет — посмотрел на нее.Вид у женщины был невеселый. Максиму стало жаль ее.Впервые явилась мысль отказаться от своей довольно-таки авантюрной затеи.На открытие гастролей придут многие работники областных и городских организаций, даже те, кто годами не бывает в театре. И многим из них, главное, женам — силе очень страшной — он бросит вызов, почти такой же, какой бросил своим самоотводом. Но он шел на это сознательно, чтоб одним махом перечеркнуть все условности. Пускай узнают все сразу. Пускай поговорят. Через все это надо когда-нибудь пройти.Он не чувствовал за собой вины и потому не видел необходимости делать из развода тайну. Но зачем ему впутывать в свою трагикомедию эту постороннюю женщину, с которой он, по сути, еще и мало знаком?Военный городок, где она жила, находился на ближней окраине, у реки. Чтоб проехать туда, надо было выписывать пропуск. Долго. Он остался с машиной у ворот, а она побежала. Дом от проходной был недалеко, метров четыреста. Но, может быть, от мороза, который к вечеру усилился, у нее так перехватило дыхание, что она, вбежав в теплую квартиру, совсем задохнулась.Пятилетний Толик кинулся ей на шею.— Мама пришла!Дочка-четвероклассница, хозяйка и нянька, смотрела на мать удивленно, догадываясь, что случилось что-то необычное.Галина Владимировна, отдышавшись, сказала:— Дети, я иду в театр. Поиграйте сами.Постаралась сказать это самым будничным тоном, как будто поход в театр — дело обычное, ходит она туда, по меньшей мере, каждую неделю.— И я с тобой, мамочка! — захныкал Толик.Таня не сказала ни слова, повернулась и пошла на кухню.Оттуда спросила тоном свекрухи:— Есть будешь? Подогреть?Галина Владимировна зажала рот руками, чтобы не закричать, не завыть по-бабьи от своего вдовьего горя. Там, в горкоме, она почему-то не подумала, что ей придется пройти еще и через такое испытание.Да, надо пройти. Надо победить! Не сдаться. Переступить некую невидимую грань. Она и так жила три года только для детей.Бросилась в комнату. Торопливо скинула свою простенькую юбку, кофточку.Толик — молодец, мужчина. Крикнула ему, что детей вечером в театр не пускают, что она поведет его в воскресенье, и он отстал, уже где-то на кухне ведет в атаку свой воображаемый отряд десантников.