Лиза считала, что своего Игнатовича на его двадцать втором году жизни она получила чистеньким и наивным, прямо из пеленок. Герасим в то время в разговоре с девушкой не мог связать двух слов, заикался, бледнел и потел.Лиза была убеждена, что только благодаря ей Игнатович стал тем, что он есть, — руководителем такого масштаба, выдающимся оратором, организатором.Когда Герасим сказал ей про разлад у Карначей, она, считавшая себя весьма проницательной, вместе с удивлением, разочарованием в своей способности все предвидеть, вместе со злостью на Дашу и почти материнской тревогой за ее судьбу почувствовала гордость за мужа: к нему первому пришел Карнач по такому случаю; сестра к ней не пришла, а он пошел к секретарю горкома. Но тогда же подумала: вот они, его грехи молодости, которых она боялась еще до замужества Даши; человек, вкусивший запретного плода, когда-нибудь соблазнится снова.За много лет работы в комсомольских и профсоюзных органах у Лизы выработался определенный склад мышления, характерный для женщин такого типа. Она не допускала, что личные чувства могут в каком бы то ни было случае взять верх над общественными интересами. (Между прочим, у нее самой личные чувства иной раз все же брали верх, но она была не в счет, себе она разрешала отступать от этого принципа.) И еще она верила, что хороший пастух каждую отбившуюся овечку вернет в стадо. А если не себя, то своего Игнатовича Лиза считала пастухом, который легко может вправить мозги и вернуть в стадо даже такого анархиста, как Карнач.Лиза знала, что у ее сестры характер нелегкий. Да, Даше не хватает того, что есть у нее, — здравого смысла. Однако никогда она не поверит, что в происшедшем у Карначей после двадцати одного года совместной жизни разладе виновата Даша. Нет, нет! Только он, этот цыган, юбочник, которому готовы кинуться на шею все женщины, потому что он всех умеет заворожить. Когда-то в молодости даже ее, самую верную из всех верных жен, заворожил так, что кружилась голова и по ночам являлись грешные мысли.Когда Даша сказала сестре, что она готова согласиться на развод, Лиза чуть в обморок не упала от отчаяния. Задело не столько то, что рушится счастье сестры, сколько то, что из-за Дашиного безволия так легко могут пошатнуться ее, Лизины, убеждения и уверенность в своей силе, в том, что Карнача можно заставить считаться с общепринятыми нормами и моралью.«Забудь думать про развод! — решительно заявила она сестре. — Борись за свое счастье. Мы с Герасимом поможем!»«Да не хочу я, чтоб он жил со мной по приказу партбюро», — закапризничала Даша.«Ты плохо знаешь мужчин. Не понимаешь, что им в таком возрасте дороже всего? Служба. Не станет он портить карьеру. Получит предупреждение — вернется в семью. Но и ты не должна быть такой дурой. Брось свои капризы. Не девочка. Дочь замуж выдаешь. О себе подумай. Что у тебя будет за жизнь после развода? Не надейся, что в твои годы легко снова выйти замуж. Разве что за пенсионера или пьянчугу».Появление Максима в театре с женщиной, почти демонстративное, во всяком случае, весьма примитивно, для таких ворон, как Даша, замаскированное, прямо-таки ошеломило Лизу и чрезвычайно, по ее представлению, усложнило обстановку. Особенно потрясло то, что женщина эта — секретарша ее мужа. Лиза вспомнила, как Герасим хвалил ее — клад, а не работница: аккуратная, вежливая, скромная, — и кровь ударила ей в голову. Не раз она в шутку прибавляла: — «И красивая». — «И красивая», — серьезно соглашался Герасим. «Скромная!» — хотелось ей тут, в театре, злобно расхохотаться в лицо товарищу Игнатовичу.