— Товарищи, не слишком ли много шуму из пустяков? Все это не стоит выеденного яйца. Вздор…— Нет, не вздор. Здесь престиж школы, престиж коллектива. И мы не можем молчать! А? — горячо возразил Орешкин.Его поддержали другие.— Какой же это вздор, когда вы помогли мне пол починить, чтоб дети не простужались, а они вон что пишут: за водку доски продавали. Чтоб им!.. — уже забыв про слезы, возмущалась Даша.— Вы нас не отговаривайте, Михаил Кириллович… Мы недостойны были бы звания советских педагогов, если б промолчали! — Последние слова Павел Павлович произнес, повернувшись к жене.Лемяшевич пожал плечами. Его радовала такая сплоченность коллектива, хотя и смущали высказанные по его адресу похвалы.— Пишите дальше, Ольга Калиновна, — решительным тоном сказал Орешкин, когда Лемяшевич прошел в директорский кабинет — маленькую комнату рядом с учительской, — На чем мы остановились? — Орешкин ходил по учительской, засунув руку под пиджак и поглаживая сердце. — Пишите: «…Таким образом, мы рассматриваем этот фельетон как клевету на честного советского человека, организатора и руководителя…»— Коммуниста, — подсказал Ковальчук.— Правильно, — согласился Орешкин. — Вставьте, Ольга Калиновна: «Советского человека, коммуниста». Дальше… «Наше возмущение разделяют колхозники передового в районе колхоза «Вольный труд», которые за короткий срок полюбили товарища…»— «Полюбили» — не то слово, — остановила Марина Оста-повна.В составлении письма не участвовал один Адам Бутила; он сидел на диване, непривычно молчаливый, и с таким презрением смотрел исподлобья на Орешкина, что Лемяшевич, сквозь приоткрытую дверь заметив этот взгляд, испугался, как бы дело не окончилось скандалом. Его мрачный вид угнетал преподавателей, которые никак не могли понять, что произошло с весельчаком и шутником Бушилой.Орешкин поглядывал на него с некоторым испугом, вид Бушилы его нервировал.Лемяшевич вышел из кабинета, пригладил волосы.— Вы меня извините, товарищи, но не нравится мне то, что вы пишете. Если говорить о клевете, так оклеветан не один Лемяшевич. А председатель сельсовета? Секретарь парторганизации?— Правильно, — поддержал Бушила.Орешкин перестал поглаживать сердце и почесал затылок; глянул на часы — хватит ли времени переписать письмо заново? — и поморщился.— Правильно… Конечно, правильно! А вы сидите и не можете подсказать, ведь пишем коллективно. Молчать — легче всего! — накинулась на Бушилу Ольга Калиновна, относившаяся к каждому делу горячо и добросовестно.— Без меня есть кому писать, — кивнул Бушила на Орешкина. — Вот Виктор Павлович мастер.— Почему это я мастер? — передернулся Орешкин.Опасаясь, что неугомонный Бушила выскажет вслух подозрения, о которых говорил вчера Сергею, а сегодня за завтраком у Костянков всем, и ему в том числе, Михаил Кириллович поспешил перевести разговор на другое. Бушила понял его и, не сказав ни слова, вышел из учительской.— Наш Адам встал не с той ноги, — пошутила Ольга Калиновна, сама, без подсказок, переделывая письмо. — Я думаю, вот так надо!.. — И она начала читать новую редакцию.Теперь упоминались и Полоз и Ровнополец, но Лемяшевич покраснел от тех дифирамбов, которые расточались ему в этом письме, и запротестовал:— Поймите, товарищи, что вы ставите в неловкое положение и себя и меня. Я — директор, вы — преподаватели…