Орешкин всем телом повернулся к Лемяшевичу, развел руками.— Михаил Кириллович, мы собрались на педсовет, а здесь… неведомо что…— По-вашему, первое, святое чувство юноши и девушки, учеников десятого класса, это не предмет обсуждения на педсовете? Это не серьёзный разговор? Нет, не отвертитесь, выслушаете! — Ольгу Калиновну было не узнать, она шагнула к Орешкину и положила кулак на парту, за которой он сидел. — Не без вашего влияния Рая отвернулась от Алексея, оторвалась от школьного коллектива… Так вы ещё издеваетесь над парнем, стали придираться к нему, ставить двойки… За что? Это педагогично, по-вашему? Товарищ завуч!— Да, я завуч! И я не позволю! — крикнул Орешкин, стукнув ладонью по парте (заседание шло в классе).— Вы не кричите, и стучать не надо! — спокойно заметил ему Данила Платонович. — Перед вами не ученики, а ваши коллеги…Тогда Орешкин вдруг воззвал к его авторитету уже совсем другим, обиженным голосом:— Данила Платонович, но ведь это же абсурд! Неужели я не имею права выбрать себе квартиру?— С вами не о квартире разговор… Живите где хотите… Но какое влияние вы оказываете на ученицу, в доме которой вы живете? Ольга Калиновна права… Извините, Ольга Калиновна…— Пожалуйста, Данила Платонович, говорите, я потом… доскажу.Лемяшевич был доволен таким ходом заседания, рад был, что не только он, а ещё несколько человек скажут сегодня Орешкину правду в глаза. И потому не останавливал товарищей, даже когда они начинали говорить вместе, зная, что строго официальный порядок сковывает людей, мешает откровенному разговору. Он только изредка постукивал карандашом по столу. Помимо всего, его внимание все время привлекала Ядвига Казимировна. Она сидела на задней парте и то краснела так, что казалось — кровь брызнет из её щек, то вдруг бледнела. Несколько раз она порывалась что-то сказать, но видно было — тут же отказывалась от своего намерения, робела.«Что с ней? Чем она так взволнована?» — пытался угадать Михаил Кириллович.Все внимательно слушали Данилу Платоновича, который говорил тихо, спокойно:— Наконец, мы и в самом деле имеем право спросить у вас — какое влияние вы оказываете на Раю, чему вы её учите? Музыке? Но ведь вы сами ничего в ней не смыслите. Вы делаете вид, что вы единственный здесь знаток музыки, и пускаете пыль в глаза простым людям. А на деле вы выучили десяток популярных песен, десяток простых пьес — и все… Вы даже ноты толком читать не умеете…Орешкин пробовал возражать, возмущаться, но Данила Платонович властным движением руки остановил его:— Подождите, мы вас слушали.Тогда Орешкин пренебрежительно хмыкнул и принял равнодушный вид: «Говорите что хотите, все вы заодно, все защищаете Костянка, а я поговорю в другом месте». Но деланного спокойствия ненадолго хватило.— Вы выдаете себя за единственного подлинно интеллигентного человека, многих убедили в этом и… читаете чужие письма…— Кстати, простите, Данила Платонович, — перебил его Лемяшевич, — я хочу спросить у Виктора Павловича… чтоб все было ясно… Где вы взяли эти письма? Как они к вам попали?— Какие письма? — вскинулся Орешкин.— Которыми вы попрекали Костянка. Говорили, что они очень красноречивы и так далее.Орешкин смешался.— Я? Я не читал писем… Я просто знал…Но в этот момент раздался испуганный голос Ядвиги Казимировны:— Я!..Все оглянулись. Она сидела бледная, осунувшаяся, задыхаясь, будто в комнате не хватало воздуха, и по-детски прижимала ладони к груди.