И я сказал не своим голосом — голосом капитана Тужникова:— Вы носили ящики с патронами? Когда поносите, понюхайте себя, чем вы будете пахнуть.В глазах Миэлики появился страх, она сжалась и посерела.Значительно позже я понял солдафонство своей проборки за невинную шутку девушки, живущей еще в ином мире. И сразу сказал Колбенко чуть ли не с укором ему и с похвалой себе:— А я не утонул в ее глазах.— Ну и сухарь! — ответил он, не проявив особого интереса ни ко мне, ни к ней, Миэлики.

  Появись передо мной фея, баба-яга или даже любой из похороненных мною, я бы удивился, наверное, меньше, чем тогда, когда неожиданно у штаба встретил... Ванду Жмур.Неужели Ванда? Вот чудеса! Да и не рядовая. А старшина. В элегантных, из английского материала, гимнастерке и юбке, явно сшитых по заказу на ее фигуру, в парусиновых, в обтяжку по ноге сапогах. Даже пилотка у чертовки особая и надета с нарушением уставных правил. Но каких — ни один придирчивый строевик не смог бы, пожалуй, объяснить, спроси она его: «А как нужно носить? Покажи!» А Ванда таки могла спросить. У любого по званию. Между прочим, я давно заметил это неуловимое и потому ненаказуемое нарушение формы одежды и даже формы отношений у девчат. Колбенко мудро рассудил на сей счет: «А что за женщина без кокетства?»Одежда Ванды не удивила, скорее, я залюбовался ею. Удивило появление ее у нас и в таком звании.— Ты?— Ты? — в свою очередь спросила она.— Ты откуда взялась?— С неба слетела.— Да уж! Такая, как ты, может и из Онежского озера вынырнуть.— Боишься, что я стала русалкой. Нет, русалкой я не стала. Иначе потянула бы тебя за собой. Я прилетела на свидание с тобой.— Очень рад. Может, раскрыть объятия?— Обниму. Подожди. Думаешь, я забыла, как ты руки мне выкручивал? Я тебе сердце выкручу.Ну, это уж слишком! Кто б она ни была, хоть сама генеральша, но такой тон, такие слова! Я оглянулся на открытые окна штаба. Услышат офицеры, бойцы, что подумают? Чего доброго, Тужников услышит — гореть мне от стыда на первом же совещании.- Не забывай, мы в армии. — И показал на свой погон.— Подумаешь, звездочку нацепил. У меня завтра по две будет. И ты будешь стоять передо мной навытяжку. Нет, ты будешь стоять передо мной на коленях.— Не шляхтич я.— Я сделаю из тебя шляхтича, если пожелаю.— Какая самоуверенность! Ванда засмеялась.— Ладно, давай лапу, мужлан. Рыцарей из вас не воспитаешь. А все же приятно встретить родную душу.Я снова оглянулся на окна.— Какая я тебе родная душа?— Жалкий трус ты, Павел. Такая панночка признает тебя родным, а ты озираешься как заяц.Руку я ей пожал. Но Ванда и это использовала. Чертова полька! Ничто ее не изменило за два года. Никто ее не вымуштровал, не научил армейскому поведению.Взяла меня за локоть, по существу под руку, как берут жены мужей, и повела от штаба по дорожке к соснам.— Пойдем погуляем.— Ты приехала сюда гулять?— Ай-ай, какой неделикатный мужчина!«Да пошла ты к черту! Какой я тебе мужчина!» Я высвободил руку, отступил. Только и не хватало мне, чтобы дивизион... Кузаев, Тужников, связисты, разведчики, интенданты, повара наблюдали, как комсорг посреди белого дня прогуливается под руку с девушкой... старшиной, неизвестно откуда взявшейся. Ничего себе, тихенький и скромненький! После этого действительно хоть объявляй ее своей женой. Становись на колени и проси руки. Как в старых романах. А между тем знакомство мое с Вандой было недолгим. И давним — без малого два года назад. Правда, забыть о ней я не мог, не один раз рассказывал молодым офицерам пикантный эпизод из «боевой жизни» дивизиона.