Так вот учился и Михась Лемяшевич. С первого до последнего экзамена — одни пятёрки. О нём шла слава как о лучшем студенте. Конечно, нелегко доставалась ему эта слава, как и многим из его друзей. Ни на что другое не оставалось времени. О женитьбе, например, он и не думал ни разу. Правда, были увлечения, встречи, но всё это — между прочим. Девушки уезжали на работу, выходили замуж, не оставляя в его душе заметного следа.Уже с третьего курса он начал подумывать о продолжении учебы — об аспирантуре. На это его подбивали некоторые преподаватели и друзья-студенты: «Учись, брат Михась, покуда не женат, пока дети на шею не сели».Он видел, как легко некоторые товарищи становятся кандидатами наук, читал их диссертации, и ему казалось, что он без особого труда может написать работу, за которую не стыдно будет получить это почетное звание.Правда, при поступлении в аспирантуру ему немножко не повезло: он окончил исторический факультет и хотел продолжать заниматься историей, но не хватило мест, и, послушавшись совета заведующего учебной частью, он пошел на отделение педагогики. Тот агитировал: «Какая разница, Ле-мяшевич? К тому же, скажу вам откровенно: педагогика — более перспективная область. Тут ещё что-нибудь новое можно разработать. А что нового можно открыть в истории?»И вот прошло ещё три года. В аспирантуре он учился так же старательно, писал диссертацию о воспитании коммунистической морали у учеников старших классов и сам удивлялся, что эта работа у него идет так легко. Наконец диссертация была готова. И тогда впервые у него появилась мысль: а внесли ли в педагогическую науку хоть крупинку нового триста страниц его труда?Кому нужен его анализ общественной работы в школе, которая официально считается лучшей, но где эта работа такая же скучная, казенная, как и во многих других? Кому, наконец, нужны цитаты из разных постановлений, высказываний, приказов? Что общего это имеет с наукой?Его сомнения ещё усугубились, когда он почитал рецензию своего руководителя: тот хвалил диссертацию. Но как? Есть похвалы, которые для умного человека горше разгрома, потому что он видит, что о его работе нельзя ничего сказать, кроме общих слов: «хорошо», «достойно внимания», «шаг вперед», «вклад в науку, литературу». Такова была эта рецензия. Лемяшевич знал цену своему руководителю — человек доброй души, мягкого характера, но весьма посредственный ученый.Наступили самые тяжелые дни в его жизни. Он больше не мог уже работать над диссертацией, уточнять, изучать методы воспитания встарших классах. Не позволяли сомнения, колебания, разочарования. Он потерял здоровый сон и аппетит. Ему то хотелось бросить все и поехать учительствовать куда-нибудь в глухомань, то вдруг он решал назло всем и вся защищать диссертацию в таком виде, ничего не дорабатывая и не переделывая. «Одним бакалавром больше или меньше—что от этого изменится? А мне пора уже пристать к берегу. В конце концов я буду не самый последний из кандидатов. Может быть, и пользу ещё принесу».Естественно, что в таком состоянии ему очень недоставало доброго друга, с которым можно было бы поделиться своими сомнениями и мыслями, посоветоваться. Правда, он переписывался с одним товарищем — преподавателем, но тот теперь не так уже понимал его, как в студенческие годы.Почему-то Лемяшевичу впервые пришло в голову, что настоящего душевного друга можно найти только среди женщин. Ещё раньше он как-то обратил внимание на студентку вечернего отделения института. Это была не девчонка, а женщина почти его лет, хорошо, но просто одетая. Он некоторое время вел на её курсе семинарские занятия и мог убедиться, что она одна из самых развитых и умных студенток. Его не смущало то обстоятельство, что она, возможно, замужем, — он не думал, что может влюбиться. Ему просто хотелось найти человека, который понял бы его лучше, чем понимали некоторые коллеги — аспиранты и молодые кандидаты, довольные своим положением. Но что-то все-таки мешало подойти к ней сразу. Несколько вечеров он сидел в читальне и поджидал последнего звонка. А потом выходил и смотрел, как она одевается, перебрасываясь шутками со своими сокурсницами. Младшие подруги обращались к ней уважительно: «Дарья Степановна…» — и услужливо приносили пальто.