Мохнач молчал так долго, что директор уже начинал злиться. О чем он думает? Как будто от того, даст он лошадь или не даст, зависит судьба всего колхоза. Смеется он, что ли?— Ну, так как это практически осуществить, Потап Миронович? Из какой бригады взять?Мохнач слегка плюнул на пальцы, молча потер ими.— Деньги? — Лемяшевич удивился. — Слушайте… Это же ваша школа! Ваши дети!— У меня детей нет.— Оно и видно. Но как вам не совестно! Председатель колхоза, коммунист — и такие рассуждения: «У меня детей нет». У колхозников дети есть, если у вас нет!— Сколько вас — желающих жить на колхозный счет! — с издевкой, тонким голосом сказал Мохнач, — Есть закон…— Никто не собирается жить за счет колхоза. А закон вы просто опошляете, откровенно вам скажу. Другие колхозы строят школы, больницы, клубы… А у вас из-за такого вот отношения колхозный клуб развалился… Во что вы его превратили? В хлев! Стыдно смотреть!— Не ваше дело! На свою школу глядите!— Нет, мое дело! Я коммунист. Моя задача — воспитывать молодое поколение. И мы вас, товарищ Мохнач, заставим привести клуб в надлежащий вид!.. — Лемяшевич разозлился и не заметил, как повысил голос.Девчата, отгребавшие солому, приблизились и с любопытством стали прислушиваться: о чем там спорят директор школы с председателем? Хитрый Мохнач заметил это, покачал головой и притворно ласково сказал:— Ай-ай, такой молодой, а такой горячий, товарищ Лемяшевич. Нехорошо… Видно, нервы у вас не в порядке. Пойдем отсюда, а то запылится ваш костюмчик. Ишь как летит. — И отошел от молотилки, так ничего и не сказав про лошадь.Тяжелое впечатление произвел этот разговор на Лемяше-вича. За годы учебы он немного оторвался от деревни, не было у него знакомых председателей колхозов, а в романах, которых он перечитал немало, и в кино председатели были похожи друг на друга: всесторонне образованные, культурные, умные, они за работой, за хлопотами о колхозном хозяйстве не успевали даже поесть, поспать, однако всегда находили время прочитать все новинки литературы, аккуратно посещали клуб, радуясь его великолепию — делу рук своих, и организовывали все культурные мероприятия — от лекции о строении вселенной до футбольной команды включительно. Лемяшевич не был идеалистом и не слишком верил таким розовым романам и фильмам: всякие есть колхозы и всякие председатели. Но такое отношение председателя колхоза к школе, к тому святилищу, где начинается сознательная жизнь миллионов строителей коммунизма — рабочих, колхозников, инженеров, агрономов, государственных деятелей, поэтов и ученых, — не просто разозлило Лемяшевича, а как-то больно задело и обидело.Как же может такой человек руководить большим хозяйством? В особенности возмутился Лемяшевич, когда узнал, что двое детей Мохнача получили высшее образование: сын у него агроном, дочь — бухгалтер. Мучило еще и недовольство собой, своей несдержанностью, тем, что раскричался: «Мы вас заставим, товарищ Мохнач…» — и докричался до того, что этот Мохнач до обидного флегматично, насмешливо обрезал: «Нервы у вас не в порядке», — как будто перед ним был не директор десятилетки, а мальчишка.Возможно, именно стыд за то, что он не сумел сохранить спокойствие, помешал Лемяшевичу выразить всю силу своего возмущения, когда он рассказывал Шаблюку о стычке с председателем. Выслушав историю про сено, Данила Платонович тяжело вздохнул, и на лицо его легла тень. А когда Лемяшевич передал ему свой разговор у молотилки, старик заметил: