Криницы, часть 1

Алексей наконец понял, чего от него хотят, и твердо заявил:— Ничего я подписывать не буду! — Злость и обида снова охватили его. — У меня вон комбайн стоит.— Поломка? — испуганно взглянул на машину Шаповалов.— Дайте мотоцикл, я в МТС слетаю.И растерянный инструктор, при любых других обстоятельствах никому не доверивший бы райкомовского мотоцикла, послушно слез с сиденья и пожалел об этом, только когда увидел, как комбайнер поехал: не поехал, а полетел пулей…В конторе МТС Алексей застал главного механика Баранова, и тот проявил несвойственные ему энергию и беспокойство. Не дослушав комбайнера, бросил все дела, схватил кепку.— Поехали. Мы с тобой, Костянок, не имеем права ни минуты стоять. На нас вся область смотрит!Главный механик был, как никогда, весел, возбужден. Но по пути от усадьбы до комбайна Алексей невольно испортил ему настроение. Он вез его с такой быстротой, что у Баранова слетела кепка, однако он не решился ни движением, ни криком попросить остановиться. Он сидел сзади, как на колу, длинный, нескладный, сгорбленный, с бледным лицом; пальцы, вцепившиеся в дужки, посинели. Он боялся глянуть в сторону и почти не узнавал пролетавшие мимо предметы. Одна мысль стучала в голове: «Угробит, собачий сын, угробит…»Возле комбайна кроме Шаповалова и Петра они увидели председателя колхоза Мохнача, низкого и толстого человека с широким красным лицом; на щеках его, точно сквозь стекло, просвечивали склеротические жилки, а глаза, и без того маленькие, заплыли, как будто он только что проснулся. Мятая, неопределенного цвета кепка и длинная вышитая сорочка, покрытая пылью на плечах, подпоясанная узенькой тесемкой, придавали ему сходство с чумаком. Он стоял у повозки, на которой приехал, и, сцепив на животе руки, вертел большими пальцами.Лошадь, которая чем-то напоминала хозяина, кивала го ловой. Мохнач поздоровался, не поднимая глаз и не посмотрев ни на Баранова, ни на Алексея.— А я думал, Степаныч, окончим сегодня пшеничку, в третью бригаду перейдем.Баранов поковырялся несколько минут в машине, сел за штурвал и довольно хорошо (как отметил Алексей) повел комбайн. Следом за ним ехал на мотоцикле Шаповалов, на повозке — Мохнач. Алексей шел пешком, задерживаясь возле выброшенной копнителем соломы. Ничто не изменилось: вымолот плохой. Крикнуть, чтоб остановился, не портил добро! Но Баранов сам остановился в конце поля.— Комбайн работает нормально, — сказал он и вытер соломой руки, как бы заявляя этим: «Я свое дело сделал».— Нормально? — удивился Алексей. — А вы поглядите солому! Сколько там зерна остается!Все подошли к соломе, начали разгребать её, мять в руках. Баранов надел очки.— Я человек слепой, ничего не вижу. Разве какое-нибудь недозрелое зернышко… По-моему, нормальный процент потерь. Как вы считаете, Потап Миронович? — обратился он к председателю.Мохнач ласковым голосом стал улещать Алёшу:— Степаныч, два дня простоит — больше поверяем. Или, помнишь, жнейками жали?.. Сколько теряли тогда!..— Потому без хлеба и сидели, — со злостью сказал Але ксей.— А если не уберем, пока погода, сколько потеряем! — по инерции закончил мысль Мохнач, замолчал, вытер грязноватым платком вспотевшую лысину и, подумав — лицо его стало сердитым, — раздраженно ответил на реплику Алексея — А без хлеба — это ты брешешь… Без хлеба вы при мне не сидели.Сказал, повернулся и пошел к повозке. «Разбирайтесь сами, не с меня, а с вас спросят за простой комбайна!»