Бушила добровольно стал активнейшим помощником в подготовке школы к учебному году, хотя официально тоже числился в отпуске. Вторым таким помощником, спокойным, мудрым и опытным, оказался Данила Платонович, Лемяшевич, приехав в Криницы, по-разному знакомился с людьми — с преподавателями, колхозниками, работниками МТС. Но, пожалуй, самым интересным вышло знакомство с Шаблюком. Вместе с Орешкиным, по его предложению, они зашли к Даниле Платоновичу.— Увидите, до чего может дойти учитель, когда он долго сидит на одном месте, — посулил Орешкин.— Посмотрим, — сказал Лемяшевич; за три дня он успел услышать о старом учителе столько хорошего, что теперь не верил ни одному слову завуча.Хата у Шаблюка старая и чуть не самая большая в деревне — с тремя широкими окнами на улицу, без ставен, без резьбы на карнизах, но в добром порядке. Во всем чувствовался хозяйский глаз и умелые руки. Перед хатой не было цветника, а росли два молодых, похожих как братья друг на друга клена с глянцевитыми стволами.Цветник был во дворе, но не под окнами, как обычно, а поодаль; вдоль него тянулась густой грядой черемуха, свешивающая свои ветки через невысокий заборчик в соседний двор. В цветнике, окруженном штакетной оградой, среди разнообразных цветов больше всего было мяты и резеды. У побеленного сарайчика возвышалась, господствуя над всей деревней, старая липа, укрывшая своей тенью половину просторного двора. Может быть, двор казался таким просторным из-за необычайной его чистоты: нигде ни соринки, всюду под метено, посыпано чистым песком. Под навесом стояли диванчик, верстак, лежали аккуратно сложенные остроганные доски, а на стене висел разный столярный инструмент: пилы, рубанки, циркули, стамески. И пахло в этом дворе не хлевом, не скотиной, хотя где-то в сарайчике и похрюкивала свинья, а мятой, свежей сосной и липовым цветом.Они не зашли в дом, так как увидели хозяина в саду. Сад начинался сразу же за сараем зарослями малины, густой и высокой, соблазнительно манившей крупными переспелыми ягодами. Кусты малины и крыжовника посажены были и вдоль боковой ограды, но там их заглушали вишняк и желтая акация, редкая в этом районе Белоруссии. Плодовые деревья росли посередине — старые раскидистые яблони и высокие груши. Прозрачный налив, восковой шафран, зеленая путинка, ребристая крупная антоновка, темно-красная «цыганка» и другие сорта яблок, которых Лемяшевич не знал и названия, так густо усыпали ветви, что чуть не под каждую была подставлена подпорка. Под яблонями расстилалась заманчивая тень. Так и тянуло лечь на зеленую, свежую, как ранней весной, траву. В конце сада виднелся дощатый шалашик, вокруг него в строгом порядке размещались рамочные ульи. Там и стоял Данила Платоиович, внимательно разглядывая рамку. У его ног поднимался легкий белый дымок — курился дымарь. Издалека было слышно, как гудят потревоженные пчелы. Пчелы звенели в воздухе над головами гостей.— Подождите, пока закроет ульи, а то искусают, черти, — предупредил Орешкин, останавливаясь посреди сада. Увидев, с каким интересом Лемяшевич оглядывает владения старого учителя, он иронически заметил: — Поместье. А?— Нет, просто хороший сад, каких у нас, к сожалению, мало еще, — ответил Лемяшевич.Орешкин промолчал. Осмотрев еще две-три рамки, Данила Платонович закрыл улей, взял в руки дымарь и направился к шалашу. Они пошли ему навстречу. Старик вежливо поздоровался, снял шляпу. Он догадался, что пришел новый директор. Такое внимание к нему, «отставному учители», как он себя называл, не могло бы не тронуть его, если бы директор пришел один. Но Данила Платонович был уверен, что инициатива визита принадлежит Орешкину и привёл он директора не для того, чтобы их познакомить, а чтоб показать ему «кулацкое хозяйство». Шаблюк знал, как Орешкин при случае отзывался о нем.