— Ну, поедем, а то люди ждут.— Наташа! В кабину её посади, холодно, — раздались из кузова заботливые голоса женщин.— И сами садитесь в кабину, Наталья Петровна, — сказал шофер, — поместимся.Наталью Петровну всегда трогали доброта и сердечность, с которой относились к ней криничане.Машина запрыгала на выбоинах полевой дороги. Фары выхватывали из темноты деревья на обочинах; фантастически белые в их свете тополи, казалось, кланялись машине и людям. В полосу света от фар попал заяц и, потеряв голову от страха, бежал перед машиной.— Заяц! Заяц! — закричали девчата.Лене тоже хотелось кричать и смеяться, но в присутствии шофера она солидно молчала и только улыбалась своим мыслям, своей радости. Девчата запели:

  Ой, взойди, взойди ты, звездочка да вечерняя,Ой, выйди, выйди, девчинонька моя верная!..

  Лене казалось, что все радуются возвращению ее мамы. Она гордилась своей матерью. «Мама, милая! Ты у меня самая умная, самая хорошая! Тебя нельзя не любить, нельзя не скучать, когда ты уезжаешь хотя бы на один день».— Какие новости, доченька? Что на участке?Наталья Петровна знала, что — после фельдшерицы Лена, как никто, была в курсе всех дел и происшествий.— Все в порядке, мама. Только у Левона Браги захворала Галька. Искупалась, и у нее воспаление легких. Она ведь слабенькая. Тетя Аня пенициллин вводит. Алёша Костянок засорил глаз. Так ему сразу промыли…— Как Стешанок?— О-о! Уже сам на перевязку ходит.— Она у вас, Наталья Петровна, скоро помощницей будет, — заметил шофер.— Она и сейчас у меня помощница. — Мать тихонько поцеловала дочку в голову. — А Данила Платонович как?— Школу ремонтирует!— Что, что? — удивилась Наталья Петровна.— Новый директор, мамочка, заново школу ремонтирует, красиво так делает, перекрашивает все. И всех заставил работать.— И Данилу Платоновича?— Нет, Данила Платонович сам… Ходит бодрый такой… и палку свою бросил… Даже помолодел, мама.— Верно, верно, — подтвердил шофер.…Наталья Петровна не утерпела — в тот же вечер зашла к Шаблюку. Их связывала многолетняя дружба. Правда, началась она не с ним, эта дружба, а с его покойной женой, Марьей Антоновной, очень сердечной и приветливой старушкой. Сам Данила Платонович поначалу относился к молодому врачу ревниво — уж очень она быстро завоевала любовь в деревне. Ему казалось, что его, человека, обучившего не одно поколение криничан, никогда за все сорок лет не любили здесь так горячо и преданно, как полюбили ее за какие-нибудь два месяца. Но вскоре и сам он полюбил Наталью Петровну, как дочь. Любовь эта все крепла и крепла. Во время болезни его жены и его самого Наташа ночами просиживала у их постели. Как дочь, плакала она над гробом Марьи Антоновны и, как дочь, изо дня в день заботилась о нем, старом, больном.Данила Платонович читал, когда она вошла. Он взглянул поверх очков, узнал ее и поднялся навстречу.— А, Наташа! Приехала? Добрый вечер, добрый вечер! Соскучились мы без тебя.Как всегда, он взял ее руку и поцеловал. Когда-то она терялась от этого приветствия и протестовала, но за много лет привыкла.— Садись в свое кресло и рассказывай!У Данилы Платоновича было большое мягкое кресло, обитое желтой вытертой кожей, и Наталья Петровна очень любила сидеть в нем. Когда-то, еще при жизни Марьи Антоновны, она приходила вечерами с Ленкой, они вдвоем отлично умещались в этом кресле и читали чудесные книжки под шум осеннего дождя или свист декабрьской вьюги за окном.