Сердце на ладони, часть 2

Было душно. Кирилл снял пиджак, повесил на спинку стула. Гамбицкий следил за Шико-вичем с удивлением, потом обрадованно стащил с плеч свой тесный пиджак, так что тот затрещал по всем швам. Считал, наверное, раньше, что снимать пиджак в горкоме неудобно. Подкатился к столику в углу, нажал клапан пустого сифона, вздохнул, налил воды из графина и, напившись, опять заговорил с Шико-вичем:— Объясните, чего им не хватает? Почему они растут такими, наши дети?— Дети как дети. — Кириллу почему-то совсем не хотелось рассуждать на эту тему. Вдруг снова вспомнилась операция.Оставив машину во дворе редакции, он шел сюда через парк, постоял над обрывом у реки, вглядываясь в затянутую дымкой луговую даль. Это его успокоило, и он начал думать о своем «медицинском эксперименте» уже с юмором.Когда он ушел из больницы, операция продолжалась, значит, все в порядке.А тут опять перед глазами сердце. И тревога… Нет, больше чем тревога — страх за жизнь женщины, которую он впервые увидел на операционном столе, но которая казалась теперь близкой, как сестра, как жена, как дочь… Странно.Он спросил у секретаря:— Лариса Петровна, вы видели сердце? — Какое? — улыбнулась она.— Человеческое.— А-а… Видела. В анатомическом музее. Насмотрелась — неделю есть не могла.Кирилл поморщился: желание рассказать про операцию пропало. Он опять остался, хотя и окруженный людьми, наедине с этим необычным, до боли острым видением, прекрасным и страшным.Позвонил в больницу. Дозвониться туда было нелегко: то не отвечают, то занято. Наконец отозвались.— Скажите, пожалуйста, операция кончилась? — спросил он вежливо.— Какая?— Которую делал Ярош.— Да.— Как там? Что? — Нормально.Сестра (или врач) отвечала холодно, бесстрастно. Шинович разозлился.— Нормально! Черт бы вас!.. Когда вы научитесь отвечать по-человечески? Формалисты в белых халатах! Позовите Яроша!Голос мгновенно изменился — зажурчал ручейком: очевидно, женщина решила, что говорит кто-то из высокого начальства.— Антон Кузьмич не может подойти. Он в палате. Возле больной. После такой операции, понимаете… Что передать доктору Ярошу?— Вот так вот и разговаривайте с каждым, кто вам позвонит.Шнкович положил трубку.— Кто-нибудь из ваших близких? — участливо спросила Лариса Петровна.Он кивнул: да!— Тяжелая операция?— Сердце. Порок.Она посмотрела на него сочувственно.— Я могу сказать Сергею Сергеевичу, что у вас такой день…— Сказать? Нет, не надо.— Вас будут критиковать.— Меня всегда критикуют. Такая уж у меня профессия. Бесшумно отворилась обитая дерматином дверь кабинета первого секретаря. Вышли работники телестудии: главный режиссер, секретарь партбюро, заведующий редакцией, актеры театра. Видно было, что им не терпится поговорить, обменяться мнениями, поэтому они заспешили поскорей в коридор, на улицу. Только один из актеров задержался, поздоровался с Шиковичем за руку.— А ты почему не был? Ты ведь тоже член художественного совета?— Хватает других забот.Но Шиковича немножко задело, что его не пригласили на обсуждение работы телестудии: он был чуть ли не самым активным членом совета.«Кто это постарался? Тукало? Или горкомовские «политики»? Чтоб перед персональным делом подержать для острастки в приемной?»Он не отличался чрезмерным самолюбием, однако его всегда возмущало политиканство или же такая вот игра в важность и строгость.