— Антон, я совсем не хочу, чтоб Наташа стала врачом. Хватит с нас медицины!Дочь горячо запротестовала:— Разве плохо быть таким врачом, как папа?— Таких немного… А быть таким, как я… Вырывать гнилые зубы, или выписывать больничные листы…Антон тогда возмутился, заявил, что категорически запрещает ей так говорить при детях о своей профессии, да и о любой профессии. Дети должны уважать любой полезный труд! С тех пор она не мешала их медицинским беседам. Только радовалась, что хоть сын совсем не интересуется медициной.Виктор с независимым видом помогал матери накрывать на стол. Но в душе ревновал отца к сестре. Ему хотелось похвастаться, как он перестроил голубятню, рассказать, что случайно познакомился с голубятником из соседней деревни, местным учителем, и выменял у него пару редких почтовиков. Но не может же он вот так, с бухты-барахты, как Наташка, кинуться отцу на шею и предложить: «Лезем скорей на чердак!» При встрече с отцом Витя выложил только одну новость:— Вчера знаешь какая гроза ахнула! Фронтальная. За Студенкой на три километра лес положила. Максим Григорьевич говорит, тысячи две кубометров бурелома.Про голубей сообщил после обеда, когда вышли во двор. Сдержанно, как бы между прочим.Ярош все понял. Сказал даже как бы с обидой:— Что ж ты молчал? — и сразу полез на крышу веранды. Через несколько минут веселый пронзительный свист разбудил предвечернюю тишину леса и луга.Вечером приехал из города Шикович. Жгли костер и варили уху: Ярош с сыном успели наловить рыбы.Еще сырой от вчерашнего ливня хворост горел ровно и нежарко. Уха варилась долго. Ели ее уже поздненько. Накормили детей.— Наташа и Витя! Спать!— Мама!— Спать. Спать.Дети нехотя направились к даче.— Ты безжалостная, Галя. Виктор собирал дрова и ловил рыбу, — заступился Шикович.— Галя лучше педагог, чем мы с тобой, — заметила Валентина Андреевна.— Правильно, жена. Педагоги мы с тобой никудышные.— Как там Владислав? — спросил Ярош.— Работает.— Ты его видел?— Разве ему до сына! Он весь в подполье.— Не иронизируй над серьезными вещами. Сын избегает встречаться со мной. Ему стыдно. Приезжал Тарас.Женщины сидели на лавочке, мужчины по-турецки на влажной земле, друг против друга. На газете лежали хлеб, огурцы. У могучего дуба — бутылочка; в стекле отражался огонь, и бутылка выдавала себя этими пунцовыми отблесками. Шикович протянул к ней руку.— Старуха, тебе налить?— Налей, дедуся.— А тебе, Галя?— Ты так предлагаешь, что, если бы и хотела, отказалась.Кирилл захохотал:— Галя, ты великий психолог! Я таки подумал, что святой водицы этой мало на две такие криницы.— Ты криница? Кладезь мудрости? — отпив глоток водки, засмеялась Валентина Андреевна.— Не ценишь ты своего мужа. Грешница! Покарает тебя бог.Ярош отдыхал. Ему не хотелось ни говорить, ни думать. Он смотрел в огонь, любовался отблесками пламени, углями, янтарными каплями смолы, выступившими на тонком суку. Красивые какие. Жаль, что они сгорят. И в этот миг впервые после того, как уехал из больницы, шевельнулась в душе тревога за Зосю. Но он отогнал ее. Ничего не случится. Еще вчера Зося пришла в себя. Сегодня смотрела на него с благодарностью ясными глазами. Попробовала улыбнуться. Прошептала: «Мне легко дышится!» Да, теперь ей будет легко дышать и легко ходить по земле! Ярош думал об этом с радостью.Кирилл рассказывал о своих поисках, о разговорах в КГБ и горкоме.