Зенит, часть 4

Для командиров орудий, приборов, расчетов замена позиции, особенно в зимнее время, в полярный мороз, была страшнее атаки пикировщиков на батарею. Попробуй выдолбить котлованы в скале и для пушек, и для землянок, а тем более построить эти землянки; часто просто было не из чего. На новых позициях первые дни спали на скале, на морозе. Стоило бы гимном восславить не только отвагу и выносливость солдатскую, но в еще большей степени — изобретательность, смекалку! Хочешь жить, иметь нору, где можно отогреть душу, — чего не выдумаешь!Позже, когда приобрели опыт, высокое начальство поняло бессмысленность замены позиций, перемещения скорее ослабляли боевую готовность. В Кандалакше за год не заменили позицию ни одной батарее.Не всегда я и в Мурманске понимал логику замены, но начальству виднее — у него высшие тактические соображения. Обрывал бойцов, высказывавших недовольство, а то и «крестивших» тех, кому пришла сумасшедшая мысль в пургу, в полярную ночь перемещать батарею с северной стороны порта на северо-восточную, на какой-то один километр; дальность же огня наших орудий восемь километров. Парни, особенно довоенного призыва, любили «крестить» начальство. Тяжелее было с девушками: те не ругались — плакали от утомления, от неумения, от бессилия и... обмораживались. Вот беда была! Говорят, женщины более выносливы. Верно. Но только не на холоде. Не выносят их пальцы, щеки полярных морозов.Я переживал за батарейцев. Да и не один я. Муравьев просто болел за людей. Даже Анечка его. Не жили бы мы сами с таким «финским комфортом», как выразился Тужников! Между прочим, один он чуть ли не радовался почти военным условиям хотя бы для части дивизиона: «Пусть сало сгонят». И Данилов удивил: принял приказ о передислокации необычайно спокойно. Цыганская натура. Не нужен ему лагерный комфорт! Еще летом, в жару, он сказал мне, что барачные стены его угнетают; в комнате, где разместился комбат, явно жили офицеры охраны, но и там могли пытать — вот что мучило советского офицера.Кстати, о пленных. Необычной была моя третья встреча с женщиной, рассказавшей в первое утро нам с Колбенко о финнах, не расстреливающих после Сталинграда пленных, — с той Параской, которая вызвала у меня подозрение и там, во дворе, у своего белья, и на станции, после налета на первый поезд.Центральный комитет комсомола республики организовал встречу молодежи, военной и гражданской, с партизанами и подпольщиками. И увидел я в президиуме эту самую Параску. А потом Юрий Андропов, первый секретарь ЦК, который вел встречу, объявил:«Слово имеет прославленная подпольщица стрелочница железнодорожной станции Прасковья Ивановна Плеханова».Фамилия какая!Пристыженный, я лихорадочно конспектировал ее рассказ о боевых делах подпольщиков. А на следующий день на политинформации передавал его бойцам с особым душевным подъемом, так рассказывал еще, может быть, только об освобождении Минска.Колбенко смеялся, довольный, когда я рассказал ему, кто такая Параска. «А что я тебе говорил? Никогда не спеши с выводами. Особенно о людях»....Кончался октябрь. Каждый день лили холодные дожди. На новой позиции батареи под пластом песка залегала глина, не пропускавшая воду; не могли найти место для артсклада, прятать который необходимо поглубже. После того как выкопали котлованы, вынуждены были перемещаться с обманчивого пригорка в пойму ручья. Низина, а суше, потому что не было глины. Подсказал Шаховский. Когда-то, будучи студентом, он ходил с геологической партией здесь, в Карелии, и познал некоторые тайны местных грунтов и подземных вод.