Ванда сменила тактику:«Ладно... почесали языки, и хватит. Пора спать».Девчата притихли: интересно все же, где она уложит меня?«Кто у нас дневалит? Клава? Можешь спать. Мы с комсоргом посидим у печки».«Хитрая!»«На то она и полька!»«Девчата! Вы меня выведете из терпения. — И строго приказала: — Отбой!»Подошла к «летучей мыши», опустила фитиль, так что огонек едва выбивался. Теплушка утонула во мраке. Но затихла не скоро. Возбужденные радостной информацией и своими потаенными думами, не у всех веселыми, не утомленные физически — некоторые и днем спали, — трудно засыпали зенитчицы. Шептались, вздыхали, ворочались.Стучали колеса на частых стыках порванных рельсов. Раскачивался, скрипел, как старый инвалид, вагон. На ходу быстро остывал. Ванда подбросила в «буржуйку» дров. Сквозь щели печки пробивалось пламя, отблесками мелькало на потолке, на стенах.Мы сидели на чурках вдалеке друг от друга, по разные стороны раскалившейся, пышущей жаром печки. Молчали. Начни мы шептаться — сколько ушей навострится, о сне совсем забудут.Я надеялся, что на следующей станции состав остановится. Не остановился.Прошло неизвестно сколько времени. Начало клонить в сон. Я клевал носом и, посрамленный, вздрагивая, просыпался. Самый широкий отблеск через щель дверцы падал на Ванду, и я хорошо видел девушку. Она улыбалась мне бледными губами и огненно-искристыми от сполохов пламени глазами. Один раз сказала:«Не спи».В другой раз — почти иронически:«Отодвинься от печки».Бывает же такая напасть: когда не нужно, он одолевает, всемогущий сон. Наверное, я снова заснул, потому что не видел, когда Ванда села рядом. Услышал, что она обняла меня. Сон сразу отлетел. А она сказала:«Спи, я буду держать тебя».Какое там «спи»! Ничего себе рыцарь, заснувший в объятиях девушки! Хотел подняться, но Ванда не отпускала. Сообразила, что теперь мне не до сна.«Поцелуй меня».«Девчата...»«Спят. Три часа ночи».Повернул голову и деликатно прижался губами к ее щеке. Ванда тихо засмеялась:«Разве так целуют? Ангелочек ты мой!»Обхватила голову и впилась губами в мои губы. Целовала взасос. Задыхалась сама. Задыхался я.Одна все же не спала и... тяжко вздохнула — от зависти или от девичьей тоски по любви?Ванда отпустила мою голову и сказала почти вслух, деловито:«Ложись спать, а то нос подпечешь. На мое место. Кажется, наконец поехали как люди».Пусть та, вздыхающая, подумает, что поцелуй наш ей приснился.Не добавляя в фонаре огня, Ванда за руку подвела меня к нарам:— Вот здесь.Место ее было на нижних нарах, крайнее, у стены. Еще в первый день дороги я обратил внимание, что, не в пример другим командирам, выбрала Ванда не самое теплое место — стены теплушек при сильных морозах промерзали настолько, что на них выступал иней. Растрогав заботой, предупредил ее, чтобы не простудилась. Однако по налаживанию жилья, быта девчата практичнее, чем даже запасники третьей категории — отцы семейств. Дня через два в Вандином вагоне стенки под нарами были утеплены соломенными матами. Где взяли — держали в секрете. Конечно, не украли — выпросили у бойцов чужого эшелона. Одна Таня Балашова может работать за трех цыганок — сам Данилов так пошутил на ее счет. Никто из нас не мог догадаться о назначении соломенных плетенок. Для утепления, ясно. Но чего, каких сооружений? А потом Ванда достала старое одеяло — тут уж Кумков расщедрился — и еще лучше утеплила свою постель. Смеялась: «Я как принцесса на горошине».