Расслабился Данилов от индийского чая, от внимания кандидата наук, от его доверительно дружеского рассказа о себе и своей удивительной науке. Может, в одном только месте насторожился — когда тот признался, что не сложилось у него семейное счастье: женился он на дочери известного художника и скоро понял свою ошибку. Развелись. Рассказал капитан об этом между прочим. Данилову хотелось знать подробности его интимной жизни, но из деликатности не отважился расспрашивать, в таком деле каждый сам определяет, насколько можно открыться.Цыганский мальчик, добравшись до книг, бывало, краснел от вычитанного в них; за «раздевание» людей некоторыми писателями в таборе секли бы кнутом, считал он.Наконец Шаховский начал посматривать на часы. Однако уходить не спешил. Данилов заметил его возбуждение: поднимался с табурета, кружил по землянке. Просторная она была в сравнении с теми, в каких жили в Заполярье, но все же землянка есть землянка, пространство ее замыкалось тремя-четырьмя шагами. А такое кружение в узкой клетке и мысли бунтует. Делаются они непоследовательными, рваными, путаными. И Шаховский стал прыгать с темы на тему — от высокой политики до манеры чаепития у англичан, до критики инструкции медсанупра о женской гигиене. Почему вдруг такая тема? — удивился Данилов. Не было же зацепки, да и критика неуместная, как раз того, что он, командир батареи, которому приходится заниматься всем этим практически, считал разумным. Видимо, у рожденного в шатре и рожденного во дворце были разные представления о гигиене.Расслабленность у Данилова исчезла, он насторожился, появилось подозрение, что аристократ пришел с глубоко запрятанным намерением словить на чем-нибудь его, простака, обмануть. Но на чем? Догадка не проходила. И комбат сжался как пружина, затаился, как рысь, готовый и к обороне, и к нападению.Шаховский остановился перед хозяином землянки, впервые смущенно улыбнулся.«Я с необычной миссией к тебе, Данилов. — И глубоко вдохнул горячий воздух. — Я хочу сделать девушке предложение. И сделать его в твоем присутствии... Не прятаться же мне... Чтобы все было прилично, гласно...»Отлегло у Данилова. Отлегло до того, что хотелось рассмеяться. С одной стороны. А с другой стороны... какая буря родилась в его душе! Что он должен сделать? От его... да, от его решения зависит судьба... нет, не их, ее и капитана, — его собственная. Никогда не думал, что ему, офицеру, придется решать и такую задачу. И на решение ее дается одно мгновение. Как в бою, на передовой: неправильное движение — и смерть. Неправильный ответ — и... приговор... Чему? Своей любви? Своему человеческому достоинству? Офицерской чести?Где же те слова, что не прозвучали бы приговором и любви, и достоинству, и чести?Данилов затягивал ответ. Спросил, хотя сомнения у него не было, кто девушка:«Иванистовой?» — и испугался, почувствовал, как пересохло во рту, в горле, внутри.«Да. Она мне понравилась еще в военкомате».Ответ помог Данилову принять решение; у него вспыхнула злость: «Ах ты, гусь! Так ты не дальномерщицу подбирал, а девушку на свой вкус... возлюбленную себе!»Данилов поднялся за столом, но сказал не по-военному — неожиданно фамильярно и почти весело:«Знай, капитан, я тоже люблю Лику и собираюсь жениться на ней».У Шаховского округлились глаза: такого он не ожидал, ведь никто и словом не обмолвился, что у командира первой батареи любовь, хотя тему эту офицеры охотно смаковали, находили ей место почти в любом разговоре.